Встречи... Разлуки...

— Кое-что. По собственному опыту догадываюсь — бывают минуты, когда человек не должен оставаться один. — Он сказал это сдержанно, не глядя на нее, словно стесняясь. — И если я к вам позвоню, приглашу в парк, в театр, не отказывайтесь. Примите это так, будто ваш старый друг попросил уделить ему незанятый вечер.

— Спасибо, Владимир Федорович.

Она поднялась к себе наверх. Неубранные после отъезда мужа вещи. Торопливо сунула в стенной шкаф все, даже сигареты. И фотография в спальне, на туалетном столике. Давняя. Они тогда не были женаты. Здесь ей больше не место.

Не вспоминать. Только не вспоминать. Лгал, притворялся. Не достало мужества прямо сказать: люблю другую! Неужели боялся, что после этого она с рыданиями бросится ему на шею. Не было бы ни фальшивых радиограмм, унижавших и его и ее, ни пошлости анонимок.

Накануне ухода в рейс сказал: вероятно, домой больше не зайду.

Она не ответила.

Николай все еще стоял в прихожей, чего-то ждал. Уж не взрыва ли отчаяния и слез? Наконец вышел и снова вернулся, будто что-то забыл. Она не стала смотреть, что именно он забыл, ушла к себе. И снова он повторил: только уже не «я ухожу», а «мы уходим в море».

Бесконечно долгим было молчание. И снова: «Прощай!» Если б он в это последнее мгновение хоть добавил: Леля… Прощай, Леля… Она пожелала бы ему благополучного рейса. Как любому моряку, уходящему в плавание. Но он не назвал ее имени, и она стояла у окна отвернувшись, пока щемящей болью не отозвался в сердце удар входной двери. Когда же на другой день он садился с чемоданом в такси, не было уже, не могло быть ни боли, ни сожаления, а только стыд.

Глава 22

— Я счастлива, счастлива, — твердила себе Татьяна. — Теперь он мой, мой!

Остановилась она в номере плохонькой гостиницы на краю города. Ей, правда, посоветовали пойти в ту, что рядом с портом. Но туда приезжают жены моряков, следовательно, доступ для нее закрыт. Она расставила на столе и на подоконнике цветы. Веселым щебетанием встречала капитана, участливо расспрашивала о самочувствии, требовала, чтобы он прежде всего отдохнул. Работа у него напряженная, нервная. Сокрушалась, что Николай давно не был в отпуске. И ни разу и словом не обмолвилась о его домашних делах.

На его рассказ о последнем свидании с Еленой, которая оказалась сухой, черствой женщиной, Татьяна ответила глубоким вздохом и, прижав к груди голову Николая Степановича, молча поглаживала его волосы. Не время было ни возражать, ни поддакивать, слишком тонка и опасна эта тема. Молчаливое участие, любовь, покорность, словом, женственность — полную противоположность тому, что оставил дома, должен он находить у своей Танюши.

— Я счастлива, счастлива, — твердила себе она, когда Николай Степанович утром уходил из ее номера. Но почему в этом счастье надо себя убеждать?! Теперь ее коробило то, чему она раньше не придала бы особого значения, — взгляд женщины, которой пришлось сунуть деньги, чтобы она сквозь пальцы смотрела на ночевки «мужа», и то, как Николай пробирается к ней в номер, и то, что нельзя открыто выйти с ним в город. Главное, она не смела проводить его в рейс, как все другие женщины.

Но это временно, ненадолго. А проводит она своего капитана не в толпе на причале.

И еще очень важно — условиться о переписке. Радиограммы пойдут, конечно, через Виктора. Мало ли как он может их прокомментировать, передавая капитану.

Вечером Николай Степанович пришел немного расстроенным. Вообще-то надо бы радоваться — поставили дополнительно два крана. К утру закончат погрузку. Досрочно.

— Вот так. Сегодня последний вечер. Последняя ночь. В десять ноль-ноль — всем быть на судне.

Татьяна уронила голову ему на плечо и расплакалась:

— Я привыкла. Не хочу без тебя. Не выдержу!

Он гладил ее волосы, целовал мокрые щеки.

— Я скоро вернусь к тебе. — Его тронули слезы Татьяны.

Невольно пришло сравнение с той, другой. Елена никогда не плакала. Он-то думал, что она сдерживается, не хочет расстраивать его перед разлукой. А на самом деле… убедился — черствая, равнодушная.

— Вернусь к своей девочке, — и добавил: — к своей маленькой женушке.

На мгновение Татьяна словно оцепенела. Оцепенела от слова, которое не ждала услышать сегодня: к женушке. Только бы он не забыл об этом слове.

— Но я боюсь, так боюсь. — Она все еще плакала.

— Что тревожит тебя?

— А если захотят отнять мою любовь?

— Никто уже не отнимет. Елена ведь так легко отказалась, даже не пыталась искать примирения.

— Я о других. — Она глубоко вздохнула. — На судне кто-нибудь!.. мало ли что можно сказать!

Николай Степанович рассмеялся:

— Какая чепуха! Никто не посмеет упрекнуть за то, что мы полюбили друг друга. Нелепо наказывать, если человек не лицемерит, не хочет жить двойной жизнью.

— Когда все уладится, ты назовешь меня своей женой открыто перед всеми. Сейчас это наша тайна, твоя и моя.

— Умница, — улыбнулся Николай Степанович.

— Ты присылай свои радиограммы на имя Нины.

— И ты подписывай: «Твоя сестра Нина», — предложил Николай Степанович.