Встречи... Разлуки...

— Так ведь это моя родина. Я там жила. Правда, потом мы переехали в другое село к родителям моего отца. Мне было уже семь лет, когда мы переехали, и я хорошо помню родные места, — взволнованно говорила Елена Ивановна. Детство. Оно пахло разогретыми травами, нежным цветением виноградных лоз. Детство вставало живым золотом хлебов, ослепительным — хоть через цветное стеклышко смотри — сиянием неба. Звенело трелью жаворонка и урчанием чудища — комбайна. И виделось детство ливнями, пузырьками в лужах и радостной зеленью мокрой листвы.

— А я думал, вы — ленинградка.

— Нет, я родилась здесь, на Украине.

Он некоторое время смотрел на ее словно помолодевшее, немного торжественное лицо и вдруг решительно сказал:

— Второй раз такого совпадения не будет! Мы едем вместе!

— То есть, как? — растерялась Елена Ивановна.

— Очень просто. Возьмем билет в Раздельной. Сейчас уже не успеем. Едем на свадьбу. Мой бывший ученик пригласил. Специально в город приезжал.

— Но… я ничего с собой не взяла. И работа. — Елена Ивановна уже знала: поедет, непременно поедет.

— Какая работа? Завтра воскресенье, — доносился до нее голос Владимира Федоровича, пока они шли вдоль перрона к вагонам.

— Не одета для торжественного случая. Подарка нет.

— Подарок есть.

— И письмо надо отправить.

— Отправим нашим же поездом. Повезут прямо в Москву.

Убегала платформа, убегали городские дома, трубы заводов, и неизведанное чувство облегчения, отрешенности от горестных раздумий, забот и хлопот охватило Елену Ивановну. Она смотрела в окно, позабыв обо всем, что осталось там, в городе, и улыбалась.

Владимир Федорович взял письмо и ушел к проводнику, дожидаться Раздельной. А Елена Ивановна, так неожиданно вырванная из круговорота дел, которых не переделать, имей даже две, даже три жизни, все сидела, словно убаюканная мягким покачиванием вагона, монотонным стуком колес, и далекое прошлое возникало в ее памяти.

Оно казалось безмятежным и ясным, ее далекое детство. Семилетняя Оленка с соседскими ребятишками, Сенькой и Катрусей, собирают в поле колоски, помогают взрослым с сознанием своей значимости. Правда, на троих одни грабли. Пот катится по щекам, по спине — они работают, старательно подражая взрослым, работают истово, без передышек. Потом — ставок! Взявшись за руки, она и Сенька бегут по вязкому илистому дну, падают в воду, поднимая радугу брызг. А Катруся не в силах преодолеть отвращения к пиявкам. Она сидит под огромным кустом боярышника, беленькая, чистенькая, с мягкими льняными волосами, заплетенными в тугие косички.

Угнали Катрусю. Не вернулась из фашистской неволи. И Сенька погиб. О нем было написано в газете: летчик Семен Касьяненко принял неравный бой. О Катрусе узнала, когда первый раз после войны приехала из Ленинграда в санаторий. Ехала в Одессу, чтобы побывать в селе, где родилась. Грустная была поездка. По пути разбитые вокзалы, заросшие травой воронки, траншеи, покореженное железо.

Сгорело село. Новые хаты среди опаленных черных стен. Родных никого не осталось. Надеялась увидеть знакомых. Никого. Люди все новые, которые не помнили ее, и она их не помнила.

Бродила по селу, прошла вдоль вырубленной посадки у железнодорожного полотна. В этой посадке у них с Сенькой и Катрусей были свои тайники. Прятали в них дичку — зеленые яблоки и маленькие терпкие груши.

Больше не ездила в родное село. А сегодня услышала о Зеленом Куте, и опять властно потянуло домой.

Уходя всем сердцем в дорогое прошлое, она недоумевала, почему не решилась еще раз поехать.

К станции поезд подошел глубокой ночью. Однако на перроне Владимира Федоровича ждали Ваня с Лесей — жених и невеста, их родители, родственники. Встречали так, словно приехавшие были самой близкой родней.

— Вот уговорил Елену Ивановну, тоже, в общем, учительницу, вместе ехать. Она родом из этих мест, — оживленно пояснял Владимир Федорович Ване и всем встречавшим.

— Спасибо, наш самый дорогой гость! И вам спасибо! — Маленькая, худенькая, в мальчишечьей замшевой куртке невеста обняла Елену Ивановну. Широко открытые светлые глаза, белый завиток на лбу. Как похожа Леся на ту дивчинку у ставка.

Леся не отходила от Елены Ивановны, словно что-то и впрямь роднило их, хоть успели сказать друг другу всего несколько слов. Увела к себе незнакомую гостью, постелила ей в парадной комнате, уставленной полированной мебелью, с рушниками на стене и горой вышитых подушек на кровати.

Проснулась Елена Ивановна, когда поднималось солнце. Комната наполнилась утренней свежестью, в соседних дворах слышалось мычание коров, под окном деловито кудахтали куры.

Стараясь никого не разбудить, вышла во двор. Из коровника с ведром молока появилась Ганна Власовна, мать Леси, и ни за что не хотела отпускать гостью без завтрака.

— Ну хочь молока выпейте, — настаивала она.

Елена Ивановна приняла из рук хозяйки поллитровую кружку и, присев тут же на крылечке, пила теплое парное молоко. Тяжело переваливаясь, вышли на дорогу утки со своими желтыми выводками. Хозяйки, стоя у ворот, перекликались, провожая своих лысух, рябух и красунь, упитанных коровенок, на пастбище.