Встретимся на балу-с

Макс отворил двери, ведущие на балкон, и они чуть не ударили стены – так сильно разозлен молодой граф постоянными советами родителей и их вмешательством в его личную жизнь. Он посмотрел на лайковые перчатки, которые он продолжал крепко сжимать в руке, и спрятал их в кармане суконных брюк, лишь бы не видеть это удушающее напоминание о постоянных пререканиях с отцом. Шмидт знает не понаслышке, как устают люди на таких балах морально и эмоционально, поэтому он не скупился на небольшую приятность: теперь на балконе парадной залы стоят две белоснежные скамейки из первосортного и лучшего мрамора, который сверкал в свете канделябров, украшавших, наравне с фиалками и гелиотропами, вход и периметр балкона.

Сверкающие звездочки, которые оказались сонными мотыльками, выделывали незатейливые пируэты на своем пути к свету свечей, которые загородил собой писатель. На улице стояла осенняя прохлада, несмотря на то, что еще было только половина восьмого вечера, а на дворе – лишь начало октября. Джонатан тяжело выдохнул и оперся на перила балкона, прикрыв глаза. В глаза слепили золотые лучи солнца, которое уже заходило за горизонт, окрашивая все в округе – и в первую очередь небо – в розово-персиковый цвет. Вид на желтеющий сад заворожил писателя: опадавшая листва невинных кленов, величественных древних дубов и смиренных плакучих ив, – все это так вдохновляло, умиротворяло и давало забыться от мирских забот, что Миллер невольно облегченно выдохнул, и широкие плечи его небрежно опустились.

Макс вновь вспомнил о злостном нарушителе скуки и будничной серости. Он подумал, что… Да! Это явно неплохой сюжет для романа: молодой мужчина, вынужденный жить отрешенным от остальных из-за того, что не принимал общественных устоев – настоящий романтический герой! – влюбляется в юную прекрасную даму, так же не желающую иметь дело с высшим светом из-за его гнили и греховности. Их связывает общее возвышенное восприятие мира, но… вот незадача! юная дива холодна к молодому графу, ведь, чтобы завоевать ее сердце, не хватит одной встречи на балу Милорда – ее надо влюбить в себя геройскими поступками, романтикой и заботой. А вольнодумный Ромео же уже давно сражен наповал и оттого сделает все ради ответной любви прекрасной леди.

Определенно прекрасная идея, чтобы ее написать и издать в известной типографии! Джонатан воодушевился и почувствовал душевный подъем, отчего ему захотелось сейчас же вылить мысли и переживания на бумагу. Как же прекрасно, что Шмидт оснастил балкон этими незаменимыми скамейками! Быстрым уверенным шагом Миллер дошел до одной из них – с левой стороны от входа на балкон – и умастился поудобнее, положив сумку себе на колени. Он достал оттуда стопку желтоватых листков, чернильницу и связку из двух гусиных перьев. Налив в чернильницу немного чернил из склянки, Миллер поставил ее на подлокотник и убрал остальное обратно в сумку. Сумку же писатель использовал как подставку для рукописей; он сгорбился, напрочь забыв обо всех манерах и предупреждениях Вирджинии; и тут из-под его мастерского пера начали выходить дивные строки, которые в скором времени – вот увидит его отец! – станут настоящим шедевром мировой прозы.

Макс совсем забыл о ходе времени; о том, что он сидит на балу у графа Шмидта; о том, что его пригласили ради общения с послами из Японии. Он писал, придумывал, прикусывал зубами перо, когда не мог вспомнить необходимое слово, а в это время общественная бурная жизнь продолжала мчаться своим ходом, оставляя писателя далеко позади от своих вычурных идеалов и норм. Но вот… двери на балкон с шумом отворились, и на улицу вышел молодой человек, который недовольно и нарочито громко топал на своем пути. Он с шумом закрыл дверь и подошел, не глядя, к скамейке слева, как раз к той, на которой сидел переводчик. Юноша умастился на части скамейки слева от писателя – Джонатан занял место поближе к кроне прилегавшего к дому Шмидта клена. Миллер содрогнулся, чуть не подскочив на своем месте, ведь вошедшим мужчиной оказался не кто иной, как сам Рампо Эдогава – посол из Японии. Он закинул ногу на ногу и положил на колени коричневую кожаную сумку. Тогда Макс решил получше его разглядеть, раз его все равно не заметили. Брюнет был одет в синий камзол без рукавов с редкими узорами птиц, цветов сакуры, плавных линий, прошитых золотой нитью; долгополая коричневая в болотно-зеленую полоску юбка со складками оказалась хакама, о которой Джонатан только слышал, но ни разу не видывал в жизни; а из-под выреза камзола виднелся воротник не накрахмаленной желтоватой суконной рубашки, воротник которой расхлябанно лежал чуть ли не на плечах мужчины, потому что первые две пуговки были расстегнуты. Пояс хакама прятал полу жилетки, а подол одеяния скрывал обычные, затертые временем и неутомимой постоянной ходьбой дзори.