Встретимся на балу-с

В сумке мужчины было видно множество отверстий, занятых под самые различные… угощения! И пастила, и конфеты, и леденцы, и чего только не было в сумке Японца! Эдогава сидел сбоку от Миллера, недовольно дожевывая кусочек белой пастилы, с которой немного сыпалась сахарная пудра. Рампо сладостно причмокивал, пережевывая это тянущееся во рту угощение, а глаза его по-прежнему были закрыты. Макс настороженно оглядывал его с ног до головы, думая, что хоть в этот раз он его не заметил уж точно! Брюнет проглотил кусочек пастилы и закинул в рот оставшуюся небольшую часть, вытянув руки перед собой и отряхнув ладони от сахарной пудры.

– Снова вы?! – недовольно проговорил японец, поворачивая голову направо. – Почему вы все время смотрите на меня, надеясь, что я не замечу этого или что я хотя бы промолчу?! – он скрестил руки на груди, – Я молчать не буду! – Эдогава повернул голову вперед, задрав нос немного выше обычного. – Вы, европейцы, ужасно глупы! Настоящие идиоты!

– И-Извините, Рампо-сан, – слегка покраснел Джонатан, поняв, что своим некультурным поведением может окончательно потерять доверие нового знакомого, – мне очень стыдно за свои действия. – писатель макнул перо в чернильницу и положил рукописи вместе с сумкой на колени, слегка кланяясь японцу и приложив одну ладонь к другой перед собой. – Примите мои глубочайшие извинения.

На извинение от брюнета не последовало реакции – лишь недовольное «хм» и еще более вздернутый к верху нос, – и Миллер понял, что надеяться на дальнейший разговор попросту бесполезно и по-детски наивно. Переводчик расстроенно выдохнул и сложил ногу на ногу, пододвигая поближе к себе сумку с рукописями на ней. Он взял перо и смахнул с него излишки чернил; сгорбился над пожелтевшими листами и стал снова писать прекрасный роман, но уже с переписанным сюжетом. Развитие отношений между персонажами оказывается сложнее, чем предполагал автор; он не думал, что прекрасная девушка настолько неприступна и принципиальна… Но Эдогава, – который до этого совершенно не интересовался действами молодого графа, – повернул голову к нему, полностью разжевав и проглотив кусочек пастилы. Он поставил обе ноги на плитку, которой был обделан балкон Милорда Фрэнсиса, и нагнулся вперед, по-прежнему смотря на Джонатана и наклонив голову немного в сторону. Такое поведение посла довело до стучащего громче каблуков степиста сердца писателя, но он сохранял уверенное спокойствие, по-прежнему плавно выводя буквы со множеством авторских петель каллиграфического почерка Джонатана. Так хотел думать Миллер, но Рампо же усмехнулся, увидев едва заметную дрожь в больших жилистых руках писателя и такую же легкую красноту на щеках мужчины.

– Что вы пишете, эмм… – задумался на мгновение, почесав затылок, японец, – Миллер-кун, верно?

– Д-Да, – шептал Макс, слегка качнув головой, – детективный роман.

– Глу-у-упо, – протянул Эдогава, выпрямившись на своем месте и запрокинув голову к небу. Он отставил руки назад и стал смотреть на розовое небо, уже плавно переходящее к фиолетовому оттенку. – Вы увлекаетесь играми разума, логикой, я прав? – Рампо даже не посмотрел в сторону писателя; даже не открыл глаз, но увидел утвердительный кивок, отчего усмехнулся вслух, – тогда это глупо вдвойне. От ваших произведений нет практической пользы. Вы не разовьете логику и дедуктивное мышление, если продолжите писать второсортные детективы, Миллер-кун. Это все бесполезно и глу-у-упо. – вновь протянул брюнет, тихо рассмеявшись.

– Глупо… Практическая польза… – повторил тихо Макс, – Я признанный европейский писатель, Рампо-сан. Я нахожусь здесь только благодаря популярности моей «посредственности».

– М? – повернул лениво голову вправо японец, – да вся литература – бесполезная посредственность. И музыка эта, и все искусство в целом. Ее нельзя применить на практике, от нее нет пользы. Важно только то, что можно потрогать и применить на деле, а остальное – просто еда для чувств. А чувства – это слабость любого человека, потому что они не дают здраво смыслить и смотреть на вещи. Поэтому все люди – дураки: они отдаются чувствам и эмоциям, полностью забывая о логике и рационализме. Но вы, по всей видимости, не из таких, Миллер-кун. – увидев разыгравшийся румянец на щеках писателя, Эдогава поспешил разъяснить свою теорию.

– Вы сидите здесь, а не на балу, а там началась… мазурка… или полонез… или что-то еще из этой ерунды. Остальные вельможи с азартом приглашают прекрасных дам – да, не скрою, юные леди в Европе прекрасны – на эти сумасбродные танцы, а вы сидите и потом пререкаетесь из-за этого с отцом.

Рука писателя невольно дрогнула и под пером осталась чернильная клякса на большую часть листа. Он покраснел еще сильнее, а дрожь в руках было не унять. Рампо видел, как он ссорился с отцом; он обратил на него свое внимание, заинтересовался им?!

– В-Вы видели наш спор с отцом, Рампо-сан? Откуда вы знаете, чт-что мы разговаривали именно об этом? – Джонатан отложил перо и рукописи в сторону, обращая все свое внимание на японца.