Встретимся на высоте

— Наталья! Мотри у меня! — баба Настя берется за конец веревки. — Вот как начну понужать. Валя учит слова правильно говорить, и губы кривить на сторону нечего. А солнце рукавицы, точно, к стуже надело. Проходи в дом, Валя, не смотри на ее. У нас седни морковная каша вкусная. Пообедаем, дак сходим с тобой к Маркелычу, молочка отнесем.

Улица, что тянется вдоль Ольховки, делится соответственно по течению речки, на верхний конец и нижний. Усанины живут в нижнем конце, Маркелыч — в верхнем. Чтобы навестить председателя, надо пройти почти через весь починок.

Зимой избы, заметенные по самые окна и покрытые толстыми шапками снега, кажутся почти все на одно лицо. Даже окна все уравнял мороз: затянул стекла голубоватым узором. Летом же видно, из какого лесу постройка. Из кряжистых вековых елей, где бревна за много лет сроднились и лежат плотно, будто прикипели друг к дружке. Или из сучковатого леса, где бревна кривы и между ними глубокие, заполненные мохом пазы. Во многом облик дома определяет и крыша: низкая или высокая, двускатная или трехскатная. И потом у каждого дома свои глаза — окна, большие, светлые или узкие, низкие, подслеповатые.

Изба у Маркелыча протянулась в глубь двора, смотрит на дорогу тремя стылыми окнами. Рядом стоит большой сруб. Пустые глазницы окон его до половины занесены снегом. К воротам намело сугроб. Баба Настя, Натка и Валька ступают по целине и проваливаются.

— Девки, ну-ко, торкнитесь в ворота-то. — Руки у бабы Насти заняты. Она несет Маркелычу три узелка. В них молоко, картофельные лепешки и травы разные для запарки. Натка и Валька крутят железное кольцо, но ворота не поддаются.

— Не огребены. Архиповна, вишь, на ферме сутками.

Набрав полные валенки снега, баба Настя и девчонки перелезают через изгородь. В кухне никого нет. Печь открыта, внутри нее лежат сложенные дрова. Молча садятся на лавку и выколачивают по очереди из валенок снег в ведро, что стоит в углу под умывальником.

Дверь в комнату приоткрыта, оттуда доносится разговор.

— На ферме отел начался, — по голосу, похоже, Баянов.

— Знаю, старуха моя там с вечера. С поставками как? — Маркелыч говорит хрипло, со свистом. В груди у него что-то отрывается и булькает.

— По мясу и шерсти рассчитались. По хлебу еще возить и возить.

— Да-а, дороги-то… То метет, то стужа, — Натка припоминает, у кого из сельчан такой тонкий голос.

— Глядите, чтобы весной вплавь не пришлось, — похоже, председатель лежит на печи.

— Сергей Маркелыч, о чем разговор! — снова чей-то высокий голос. Да это же счетовод Рукомойников. За голос его и прозвали Митей-баушкой.

Баба Настя подходит к печи и заглядывает в подтопок. Очевидно, ищет лучину или бересту для растопки.

— Как члены правления, мы настаиваем на особом пайке, — Баянов говорит с остановками. — Без хлеба вам не подняться.

В это время Валька неосторожно задевает висящее на стене ведро. Оно срывается и гремит. Баянов открывает дверь и некоторое время разглядывает Вальку и Натку, словно не узнавая. Затем дружески подмигивает.

— Что ж тут затаились, подружки? А ну-ка, марш в комнату!

Маркелыч, покашливая, приподнимает висящую около трубы занавеску и, приветствуя девчонок, улыбается им одними глазами.

Баянов застегивает полушубок, подходит к печи и протягивает председателю руку.

— Последнее предложение с повестки не снимается. Имейте в виду…

— Какой разговор, — счетовод тоже встает со скамьи.

— Об этом уже говорено, — в груди председателя снова что-то начинает булькать, и он долго не может прокашляться. — Ребятишки, гляди-ко, как картофельные ростки бледны. А вы: «какой разговор», — сухо говорит он. — А Бутышкина надо искать. Искать, искать! Какие же волки, если костей не нашли.

— Залезайте-ко, девки, на печь к Маркелычу. В избе холодно, — командует баба Настя, когда дверь за Баяновым и счетоводом закрывается. — Валя простужается часто, боюся я за ее.

Пока девчонки продираются через постиранное и вывешенное для сушки за печью белье, Натка вспоминает, что молоко они принесли Маркелычу как раз кстати. Ведь летом корову председателя тоже прирезали.

— Подвигайтесь на середку, — шепчет Маркелыч и радостно моргает рыжеватыми, выгоревшими за долгие годы ресницами. Девчонки усаживаются рядом с ним на голые кирпичи. Они едва теплы. Из-под тулупа появляется бледная худая рука Маркелыча. Он шарит по кирпичам и, найдя газету, протягивает ее Вальке.

— Прочти-ко тут вот, — тяжело говорит Маркелыч и тычет желтым, прокуренным ногтем в жирно набранный заголовок.

— «Твердыня на Волге», — громко, как на уроке, начинает читать Валька.

Маркелыч закрывает глазе и слушает. Широкие рыжеватые брови сведены к переносью. Заросшее щетиной узкое, худое лицо с крупным горбатым носом напряженно и мелко вздрагивает. В глубоких складках бледного лба стоит испарина. Дышит председатель тяжело, со всех плеч, и заметно, что боль не отпускает его ни на минуту.

Разогрев молоко и лепешки, баба Настя тоже влезает на печь и начинает кормить Маркелыча.