Встретимся на высоте

— Наташа, что с тобой? — тряся Натку и прижимая ее к себе, несколько раз переспросил Баянов. — Разве ты меня не узнала? Смотрю, пятится, пятится к самому крути ку. Вода-то ходуном ходит. Сорвешься — попробуй выплыви.

— Видимо, показалось ей что-то, — тяжело, с остановками проговорила Клавдя. — А вы-то как здесь очутились, Александр Иванович? — Клавдя взяла Натку за руку и быстро пошла по дороге. И, уже почувствовав себя совсем в безопасности, Натка только теперь поняла, что минуту назад жизнь ее висела на волоске.

— Что же это война с детьми делает, — не ответив на вопрос Клавди, продолжал сокрушаться Баянов. — И у детей нервы обнажены, если им черт знает что мерещится.

Развесив мокрую одежду, Натка влезла на печь отогревать промокшие ноги. Там уже сидела Валька. Галина Фатеевна после уроков теперь часто задерживалась на складах, помогала матери и Жене Травкиной делать ревизию. Худое продолговатое лицо Вальки покрывала смертельная бледность, черные глаза блестели слезами. Натке тоже было жаль и немого Ванеку, и Паньку, которые лежали теперь в земле под наспех сколоченными мокрыми крестами, и Шайхулу, и себя, и мать, и бабушку, и брата. Толя сидел у окна на скамейке и подшивал Наткины и Валькины ботинки.

— …Еще доживем ли мы до нового урожая, — поджимая губы и точно так же покачивая головой, как утром в магазине говорили и качали головами старухи, всхлипнула Валька и печально посмотрела на Толю. — Умрем и зарастем бурьяном, как поле невспаханное.

— Зарастем скоро все бурьяном, — тоже заходясь слезами, подхватила Натка, но не только из сочувствия Вальке, а еще оттого, что ей с утра хотелось хлеба.

— Что стряслось-то? — Толя воткнул в косяк окна шило, намотал на кулак дратву и, повернув голову, внимательно посмотрел на девчонок.

Натка начала было рассказывать о Шайхуле, но брат перебил:

— Знаю уже… Подкрепитесь вон малость до ужина, баба Настя лепешки пекла.

Девчонки слезли с печи, нашли на шестке в чашке несколько холодных картофельных лепешек и стали их есть.

Пол в горнице был выскоблен до желтизны и устлан цветными половиками. На столе лежала скатерть. На окнах вырезанные из бумаги фигурные шторки. И лишь сейчас Натка и Валька вспомнили о главном, ожиданием чего жили эти дни.

— Завтра Первое мая! Ура! — запрыгала Валька на одной ноге по клеткам половиков.

— Ух ты! — Натку тоже залила волна радости. — Чай будем пить с сахарином!

В горницу заглянула баба Настя.

— Валя, сбегай-ко, если согрелась, за матерью и за Маряшей ко складам, матушка. Баня, скажи, поспела. А ты, Наталья, белье выкатай. Да и веники, Толя, спустить надо.

Валька убегает к складам, Натка выскакивает на крыльцо, собирает висящее на перилах сухое белье и несет его в горницу. Затем, взяв деревянный каток, катает белье на бабушкином сундуке и складывает стопой на печи, чтобы нагрелось.

Толя спускает с чердака веники и уходит в баню.

Натка берет из Толиной шкатулки кусок вара и, натянув концы висящих на гвозде льняных ниток, пробует их смолить. Так Толя готовит дратву, но у Натки ничего не получается.

Тихонько покачиваются, почти задевая окно, мокрые ветки тополей. На дощатом частоколе садка сидят, нахохлившись, галки. И дома на грязной улице тоже похожи на черных нахохлившихся галок.

Одиночество пугает Натку, она чувствует, как к ней снова подбирается тоска. С минуту она стоит, прислушиваясь, ожидая, не войдет ли кто из взрослых в дом, и бежит к другому окну. Отсюда виден почти весь починок. Поднявшись на скамейку, Натка открывает форточку и высовывает голову за окно.

Ага! Вот он праздник! Над школой, над конторой, над каланчой ветер тихо колышет красные флаги.

Мы красные кавалеристы, и про нас
Былинники речистые ведут рассказ, —

громко, во все горло запела Натка, маршируя в такт мелодии на скамейке и чувствуя, как вместе со словами песни к ней снова возвращается праздничное настроение.

Былинники на-на-на-на-на-на-на-на.
О том, как в ночи ясные,
О том, как в дни ненастные
Мы гордо, мы смело в бой идем…
Да! Да! Идем!..

Вечером, после бани, Усанины, Галина Фатеевна и Валька все сидят в горнице за праздничным столом. Стекло керосиновой лампы, висевшей на проволоке под потолком, до блеска начищено. В центре стола самовар. Толя, Валька и Натка, причесанные и сияющие после бани, с нетерпением смотрят на расставленные в чашках селянку, морковную кашу и рассыпчатый аппетитный картофель. Чем не праздничный стол? Ешь не хочу! Только хлеба — всем по норме, черного, липкого хлеба, наполовину с лебедой и льняным семенем.