Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

В чем причина такого падения государственной власти, которое Столыпиным было допущено и за которое потом он заплатил собственной жизнью? Не в его «властолюбии», для которого этого вовсе не было нужно, не в его «лицемерии», которое одно не может объяснить ничего. Причина, как я уже указывал, лежала в той идеологии, по которой государство все «смеет» и все «может», перед пользой которого исчезает и закон, и мораль, и совесть, и права «человека». Этой упрощенной идеологии держался Столыпин; во 2-й Думе он открыто ее защищал. Он оправдывал право властей во имя спасения государства не стесняться законом. Такая цель будто бы покрывает все; это, по его определению, состояние «необходимой обороны». Это идеология, преклонение перед государственной пользой и «волей», как перед высшей инстанцией, – «великая ложь» нашего времени. Она является там, где так называемое общее благо признается верховной ценностью. Она лежит в основе всех ужасов нашего времени, тех злодеяний, при помощи которых советская власть восстанавливала русскую государственность, а германские оккупанты «создавали» Европу. Провокация Герасимова, робкая и примитивная, – явление того же порядка; разница в степени способности «идти до конца». Современные единые партии и их вожди без колебаний и угрызений совести стали делать то, чего еще «конфузился» Столыпин и старый режим. В них он мог бы увидеть, если бы дожил, своих «пьяных илотов». Только религии, пока они сами не делались слугой государства, исходили из другого принципа, признавали приоритет человеческой личности и вечных начал общежития перед «пользой» и «волей» государственной власти. Они потому и бывали коррективом для государства.

Я не собираюсь, конечно, по поводу 2-й Государственной думы ставить принципиальный вопрос о границах прав «государства» и «человека». Вопрос в данном случае ставится более узко. Поскольку задачей Столыпина было установление «правового порядка», именно он не должен был для борьбы с революцией допускать отступлений от его же главных начал. Этим он подрывал веру не только в себя, но и в действительность их.

В жизни государства бывают моменты, в которых поневоле забывают «права» и «законы». Таковы внешние и гражданские войны: inter arma silent leges[15] – учили и римляне. Но если в эти эпохи все становится допустимым, то только потому, что над воюющими сторонами тогда нет высшей инстанции, нет обязательных правил, имеющих в ком-то реальную защиту. Без такой защиты и законы, и самые торжественные договоры бессильны. Но именно потому ни внешние, ни гражданские войны, ни революции и не называются государственным строем; они преходящие, фактические состояния, которые стоят вне рамок государственных идеологий. У них другая природа. Чтобы их приравнять к «государству», было создано крылатое и характерное слово: «перманентная революция». А Столыпин защищал «государственность» и мечтал о насаждении в России «правового порядка».

Потому быстрый успех его в борьбе с революцией оказался обманчив. Он был временным преобладанием силы: уничтожая одни революционные кадры, он на их место сам готовил другие; а своими приемами разливал то недовольство среди населения, которое питает революционную психологию. И так как эта политика велась под флагом введения «правового порядка», то она казалась, кроме того, «лицемерием», вызывавшим против Столыпина такую ненависть, которой лично он не заслуживал.

Говоря классическим сравнением, революция была загнана внутрь; сочувствие ей разлилось так же широко, как сочувствие террористическим актам против сил оккупации. Это настроение не прошло тогда без следа; оно и дало себя почувствовать во время выборов в Думу. Оно тогда взяло свой реванш над Столыпиным.

Глава III Подготовка законодательной работы для 2-й Думы

Напряженная борьба с внешними проявлениями революционной стихии не помешала, однако, Столыпину в исполнении другой и главной задачи: подготовки тех законопроектов, которые должны были обновить русскую жизнь, превратить Россию в правовое государство и тем подрезать революции корни. 8 месяцев, которые были ему на это даны роспуском Думы, потеряны не были.

Объем работы, которую с этой целью правительство в это время проделало, делает честь работоспособности бюрократии. Эту работу невозможно определить объективным мерилом. Я перечитывал законы, которые с созыва Думы правительство в нее почти ежедневно вносило. В первый же день их было внесено 65; в другие дни бывало и больше; так, 31 марта было 150. Но такой подсчет ничего не покажет. Законы не равноценны; наряду с «вермишелью» пришлось бы ставить и такие монументальные памятники, как организация местного суда, преобразование крестьянского быта и т. п. Достаточно сказать, что не только 2-я Дума, но 3-я и 4-я до самой революции не успели рассмотреть всего, что было заготовлено именно в первое между думье.