Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Но надежды Столыпина на быстрое сближение Государя с представительством не оправдались. 13 ноября началось обсуждение адреса Государю с благодарностью ему за дарованный 17 октября государственный строй. Как выразился Гучков, этот «долг благодарности» перед Государем до сих пор еще лежал на народе. Но в Думе не было единогласия не только в оценке, но и в понимании этого строя. Чтобы видимость единогласия сохранить, думская комиссия по адресу предложила не «произносить» слов ни «Самодержавие», ни «конституция»; каждый мог по-своему понимать его сущность. Это было единственным способом сохранить в Думе «единодушие». Но не все им дорожили. Единогласие тотчас было нарушено внесенными с разных сторон «поправками» к адресу. Кадеты требовали «произнесения» слова «конституция», а правые предложили, хотя бы в обращении к Государю, по «протоколу» включить титул «Самодержавный». Против последнего предложения было бы трудно возразить, если бы речь шла только о «титуле», установленном «Основными законами». Но претензии правых уже возросли, и им было нужно не это. Они стали доказывать, что после 17 октября и издания Основных законов власть русского самодержца осталась, как была, «неограниченною», что Основные законы самого Государя не связывают, что поэтому акт 3 июня не «переворот», а «нормальное» волеизъявление Самодержца; они отрицали, чтобы у нас был какой-то новый строй, возражали даже против термина «представительный». При таком их толковании употребление в адресе слова «Самодержавие» могло ввести в соблазн, и октябристы, после долгих споров в среде своей фракции, решили голосовать против него. Поправка правых о внесении в обращение к Государю титула Самодержца была отвергнута большинством 212 голосов против 146. Тогда трудовик Доррер от имени правых торжественно заявил, что, после отвержения этой поправки, их «совесть не позволяет им голосовать за самый адрес и они уклоняются». В этом они Думу за собой не увлекли. Фракция «умеренно правых» устами Синодино заявила, что и без поправки они будут голосовать за адрес комиссии[20]. Милюков снял кадетскую поправку о «конституции»; все другие мелкие редакционные поправки были «отвергнуты», против текста комиссии никто не поднялся, и Хомяков мог торжественно заявить, что он «принят единогласно».

Но наверху атмосфера переменилась сравнительно с 1-й Думой, когда сам Государь в тронной речи не употребил титула «Самодержавие». Правые чувствовали теперь свою силу, так как Государь в этом вопросе был на их стороне. Голосование же Думы, несмотря на выраженную ему в адресе благодарность, его оскорбило. Он дал это почувствовать сухим ответом на адрес в форме отметки на его тексте: «Готов верить выраженным чувствам. Ожидаю плодотворной работы». Председателю Государственного совета была одновременно послана личная телеграмма с благодарностью за адрес Государственного совета, с упоминанием в нем «Самодержавия».

Личное неудовольствие Государя против Думы могло быть не важно. Но оно перенеслось на Столыпина, а Столыпин счел нужным ему уступить. Конечно, это были только «слухи из достоверных источников», и документальных доказательств этого нет даже в опубликованных Революцией документах. Но стоит и теперь без предвзятости перечитать ту декларацию, с которой через 3 дня после этого, 16 ноября, явился в Думу Столыпин, чтобы убедиться, что за это время что-то случилось: декларация оказалась из двух совершенно разнородных частей.

В одной оставался прежний Столыпин и его прежняя программа либеральных реформ. Но к ней оказалось присоединено добавление, сделанное, очевидно, чтобы «понравиться правым». Это добавление с общим смыслом декларации было совершенно не связано. Столыпин заявлял, и это было, конечно, правильно, что «условия, в которых приходится работать и достигать тех же целей, теперь изменились». Это несомненно; вместо революции теперь было успокоение; вместо революционных собраний – лояльная Дума. Либеральные реформы могли в этих условиях идти быстрее и полнее. Помех им более не было. Но, в противоречие с этим, Столыпин объявил в декларации, что «революционное движение, созданное крайними левыми партиями, превратилось в открытое разбойничество», что «противопоставить этому можно только силу», что какие бы то ни было «послабления были бы преступлением», и в конце, без всякого повода и связи, в декларации были помещены угрозы чиновникам, если они будут проводить личные политические взгляды, педагогическому персоналу и даже судьям, с прямым намеком на возможность «законопроекта о временной приостановке судебной несменяемости». В довершение всего декларация кончалась такой тирадой: