Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Эта фраза не была только хозяйской любезностью; к несчастью, ею возвещалась ближайшая думская тактика, определялись отношения кадетов и к правительству, и к другим партиям Думы. Они были не выводом из нового положения, а продолжением приемов недавнего прошлого.

Характерно, что, хотя это собрание состояло из большинства Государственной думы, оно, как и в 1-й Думе, называло себя «оппозицией». Этим подчеркивали, что вся Дума есть «оппозиция», власть же враг, а не возможный сотрудник. Иного отношения к правительству тогда не допускали. По традиции радовались всякой неудаче министерства. Еще недавно, когда перед 1-й Думой отставлен был Витте, Милюков увидел в этом нашу победу. Он не заметил, что свалили Витте правые, не за репрессии против общества, а за Манифест, и что если кадеты в его травле принимали участие, то работали этим только на правых. Если кадетские деятели в 1907 году так смотрели на Витте, автора Манифеста, то можно представить себе, насколько они были далеки от допущения, что теперь Столыпин является опорой Думы, и от мысли, что если он Думу оберегает от правых, то Думе неполитично быть с ним в войне. Этого им в голову не приходило: в Столыпине они видели только представителя враждебного лагеря, которого всегда и всеми мерами полезно «валить». 2 марта 1907 года Милюков без всяких мотивов объявляет в «Речи»: «Невозможность для Думы работать с П.А. Столыпиным, по-видимому, даже и в сферах представляется ясной» (!). Это заключение секрет его «осведомленности». Но он шел еще дальше: он рассуждал уже о том, «что нужно для дальнейшего существования Думы при условии отставки Столыпина». Вот иллюзии, в которых наши лидеры пребывали и которые лежали в основе их директив для членов парламентской фракции.

У руководителей общественности был и второй бесспорный канон; он гласил, что для кадетов допустимо соглашение только с более левыми партиями. В той же передовице от 2 марта Милюков предупреждал: «В некоторых влиятельных кругах, как кажется, все еще убеждены, что можно будет составить большинство из правого центра с кадетами, т. е. из октябристов, кадетов и польского коло. Если такого рода большинство признается необходимым условием дальнейшего существования Думы, то мы боимся, что ликвидация Думы только отсрочена»… и дальше: «Если расчеты правительства основаны на образовании большинства не левее кадетов и если целью при этом ставится отказ от аграрной реформы на начале принудительного отчуждения, тогда положение Думы придется с самого начала признать безнадежным».

Вот то традиционное понимание, которое продолжало владеть газетою «Речь». Она правильно выражала взгляды наших руководителей, их «генеральную линию». Та новая партийная комбинация в Думе, которая одна могла спасти тогда конституцию, отвергалась ими без всяких мотивов исключительно по рецептам «Освободительного Движения» и «Первой Государственной думы». Нужны были уроки, чтобы обнаружить бесполезность таких «жестов», которые кадеты уже научились осуждать в левых партиях, но пока еще не замечали в самих себе. На борьбу с этими предрассудками прошлого уходило много труда и, главное, времени. Мы излечились от них только опытом 1915 и 1917 годов.

Практическим последствием старых традиций пока было то, что кандидатура председателя оказалась «партийной». Меньшинство не только к совещанию о нем не привлекли; ему даже имени кандидата официально не сообщили. Меньшинство считалось «вне Думы», хотя без его голосов «рабочего» большинства в Думе не могло бы составиться и хотя такое большинство ей было необходимо. Было ненормально от первого совместного действия Думы совсем устранять членов правого сектора. Их голоса придали бы председателю больший авторитет.

Если права кадетов на пост председателя никто не оспаривал, то кандидатура именно Головина для многих была непонятна. Ничего дурного про него никто сказать бы не мог. Он был «джентльмен», глубоко порядочный, с определенными взглядами. Но по сравнению с С.А. Муромцевым он был бесцветен. По своему прошлому имел хорошие «титулы»: был председателем Московской губернской управы, председателем бюро земских съездов. Но на этих должностях он был только «дублером». Когда Д.Н. Шипов, фигура по размерам несоизмеримая с ним, не был утвержден председателем Губернской управы, в поисках его заместителя остановились на Головине. Он был в земской среде свой человек, бывший сотрудник Шипова по управе; он стал бы продолжать его дело. Он это сам заявил на земском собрании, и такое заявление тогда прозвучало как «вызов». Но оно не пугало; он заменить Шипова не мог бы и был утвержден тем же Плеве, хотя, как конституционалист, мог казаться опаснее славянофила и камергера Шипова. Руководить земствами было ему не под силу; но в съездах уже образовалась сплоченная группа более авторитетных и влиятельных лиц; ему оставалось идти вместе с ними. Он же не был самолюбив и охотно довольствовался второстепенною ролью.