Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Была ли его реплика «импровизацией»? После речи Церетелли до своего выступления он из зала не выходил; все время был на глазах. Думаю, что такую речь экспромтом сказать было нельзя: она, вероятно, была заранее обдумана и Столыпин только по-новому ее скомпоновал. Это не важно; смешно расценивать эту речь по красноречию; несравненно важнее было ее содержание.

С социал-демократами Столыпин спорить не стал; он отмахнулся от них пренебрежительным замечанием: «Правительству желательно было бы изыскать ту почву, на которой возможна была бы совместная работа. Найти тот язык, который был бы одинаково нам понятен. Я отдаю себе отчет, что таким языком не может быть язык ненависти и злобы; я им пользоваться не буду». Но зато он по собственному почину стал отвечать на обвинения, которые в этот день он от Думы, естественно, ждал; они сказаны не были, но он их чувствовал в молчании Думы, в ее сдержанном отношении к прочитанной им декларации. Он знал их из прессы. Он понимал, что в Думе все его призывают к ответу за месяцы его бесконтрольного и незаконного управления. На это он всем и ответил. Его мысль не сложна; она была для всех подобных упреков его постоянным и единственным доводом. Но высказал он ее с покоряющей силой:

«Надо помнить, что в то время, когда в нескольких верстах от столицы и от царской резиденции волновался Кронштадт, когда измена ворвалась в Свеаборг, когда пылал Прибалтийский край, когда революционная волна разлилась в Польше и на Кавказе, когда остановилась вся деятельность в Южном промышленном районе, когда распространялись крестьянские беспорядки, когда начал царить ужас и террор, правительство должно было или отойти и дать дорогу революции, забыть, что власть есть хранительница государственности и целости русского народа, или действовать и отстоять то, что было ей вверено. Но, господа, принимая второе решение, правительство роковым образом навлекло на себя и обвинения. Ударяя по революции, правительство несомненно не могло не задеть и частных интересов. В то время правительство задалось одною целью – сохранить те заветы, те устои, те начала, которые были положены в основу реформ Императора Николая II. Борясь исключительными средствами в исключительное время, правительство вело и привело страну во 2-ю Думу».

В этом оказалась идеология Столыпина со всей ее односторонностью и недостатками. Защищая вверенную ему государственность, он не мог не задевать частных интересов. Дело было вовсе не в этом. Если бы кадеты не приняли на себя обет молчания и свои обвинения против Столыпина формулировали, он не мог бы подобной фразой отделаться; дело было не в интересах, которые он задевал, без чего себя защищать государство не может. Дело было в нарушении им основ государственности. Но этот вопрос стоял тогда не только вне декларации, но вне думских прений этого дня. Для того же, что тогда говорилось, такой общей мысли было достаточно.

Но он не ограничился ею. Он в этот день взял на себя другую задачу, которая должна была бы быть делом всей Думы, явился защитником конституционной идеи. Он говорил о взаимных отношениях Думы с правительством. Защищал настоящее конституционное место правительства.

«Я должен заявить и желал бы, чтобы мое заявление было слышно далеко за стенами этого собрания, что тут волею Монарха нет ни судей, ни обвиняемых и что эти скамьи – не скамьи подсудимых, это место правительства».

И в ответ социал-демократам, которые не видели возможности достигнуть чего-нибудь конституционным путем, вне революционного натиска, он говорил:

«Я убежден, что та часть Государственной думы, которая желает вести народ к просвещению, желает разрешить земельные нужды крестьян, сумеет провести тут свои взгляды, хотя бы они были противоположны взглядам правительства. Я скажу даже более. Я скажу, что правительство будет приветствовать всякое открытое разоблачение какого-либо неустройства, каких-либо злоупотреблений…

Пусть эти злоупотребления будут разоблачены, пусть они будут судимы и осуждаемы, но иначе должно правительство относиться к нападкам, ведущим к созданию настроения, в атмосфере которого должно готовиться открытое выступление. Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли и мысли, все они сводятся к двум словам, обращенным к власти: «Руки вверх!» На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: «Не запугаете!» (Аплодисменты справа.)»

Это была как раз та позиция, которую «конституционалисты» должны были противопоставить соц. – демократическим призывам. Столыпин в этот момент был представителем и защитником конституционного порядка, а не Самодержавия.