Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Запрос был связан с военно-полевыми судами. Одной из особенностей их был запрет всяких обжалований; приговор исполнялся немедленно. Ошибки, неизбежные при неподготовленности случайных судей, были непоправимы. И тем не менее 28 ноября газеты сообщили, что приговор военно-полевого суда, приговоривший четырех человек (бр. Кабловых и бр. Тараканниковых) к вечной каторге, был отменен ген. – губернатором Гершельманом и что другой состав суда, рассмотрев то же самое дело, приговорил всех к повешению и приговор был исполнен. Об этом случае в № 45 «Права» была специальная статья. Это было явное беззаконие.

Когда обсуждался законопроект об отмене этих судов, я в своей речи упомянул этот случай, назвал дату и имена и предупредил, что мы об этом предъявим запрос. Столыпин мельком тогда возразил, что «это нарекание голословно, до сих пор не обосновано и что на него отвечать преждевременно». Ввиду нашей победы в вопросе об этих судах я колебался возвращаться к этому делу. Но, приехав в Москву, я на журфиксе у председателя окружного суда Н.В. Давыдова встретил генерала В.Н. Иваненко, военного судью, которого за мягкость главный военный прокурор Павлов тогда не успел еще «затравить». Потом его все-таки «съели» и он перешел в адвокатуру. Он спрашивал, когда же будет запрос о Гершельмане (об этом было в газетах); узнав, что я колебался, рассказал при всех подкладку этого дела. Она будто бы была такова. Четыре пожилых крестьянина, приехав в Москву, встретили своего земляка, служившего городовым; зазвали его с собой, угостили и выпили. Он ушел, а они оставались. Потом совсем уже пьяные опять его встретили, звали снова с собой, а когда он отказался идти, вступили с ним в драку; в этой драке один из них лопатой рассек ему кожу над глазом. Их предали военно-полевому суду. Когда судьи вместо революционеров увидали перед собой четырех бородачей, которые истово крестились, садясь на скамью подсудимых, и поняли, что они должны будут их приговорить к смертной казни, они не смогли; много часов совещались, как быть, и приговорили их к каторге. Этот-то приговор отменил Гершельман, и они были повешены.

Этот красочный рассказ взволновал всех гостей у Давыдова. Я спрашивал, откуда он это знает. «От состава обоих судов; да и военные судьи все это знают и с нетерпением ожидают запроса». Я вернулся на другой день в Петербург; рассказал об этом во фракции, и мы решили запрос предъявить. О сообщенной мне фактической стороне в тексте запроса мы, к счастью, не говорили ни слова; запрашивали только о том, почему приговор военно-полевого суда был отменен Гершельманом. Этого было достаточно. Превышение власти было только в этом, а не в жестокости самого приговора.

Чтобы дать другим хороший пример, мы для нашего запроса «срочности» не «заявили»; но Комиссия по запросам сразу его приняла в том самом виде, как он был внесен, и меня избрала докладчиком; запрос слушался 3 апреля.

Поддерживая запрос, я, по настоянию запросной комиссии, повторил в своей речи рассказ Иваненко. Но я и тут был осторожен; сообщил это только как слух, в существовании которого видел неизбежное последствие таинственной обстановки военно-полевых судов. Я говорил так: «Я слишком осторожен, чтобы не допускать возможности ошибки. Молва ошибается, молва часто преувеличивает. Может быть, здесь что-то не так, и я скажу господину председателю Совета министров, что если он придет на эту трибуну и скажет, что это неверно, что это неточно, что эта молва только продукт закрытых дверей, что здесь не было такого вопиющего злоупотребления властью, то я первый буду счастлив поверить ему. <…> Дума сделает этот запрос, сделает его в глубоком сознании, что это явное превышение власти, сделанное человеком, находящимся у всех на виду, человеком, который стоит во главе управления и которому сейчас чрезвычайная и усиленная охрана дают дискреционную власть над населением, что такое правонарушение, бессмысленное и ненужное, есть тот общественный соблазн, который сильнее всякой революционной пропаганды подрывает доверие и уважение к власти, подтачивает мирное течение государственной жизни гораздо больше, чем та крамола, которую они хотят уничтожить своим беззаконием».

Свою речь я кончил словами: «Министр внутренних дел сказал нам в тот день, когда читал декларацию: правительство будет приветствовать всякое разоблачение злоупотреблений. Дума свой долг исполнила; она это разоблачение сделала, она указала на то, о чем просило правительство. Дума будет ждать, что и правительство исполнит свой долг».