Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Но для самой Думы даже эта работа прошла не бесследно и свое воспитательное влияние на нее стала оказывать. Говорю не о технических улучшениях процедуры, которые сделал Наказ и которые без перемен существовали и в 3-й и 4-й Думах; я имею в виду создание иной политической атмосферы, о поверке жизнью прежних партийных позиций. В законодательной области, на практическом деле, в работе комиссий началось воспитание Думы, изменение партийных отношений друг к другу, образование «рабочего большинства», вместо придуманной лидерами нежизненной «объединенной оппозиции». Работа открывала глаза партийным работникам с большей убедительностью, чем их затемняли руководящие статьи их газет. Если это сказывалось при обсуждении «вермишели», то насколько полнее мы бы это увидели, когда очередь, наконец, дошла бы до тех важных и серьезных законов, которых все ожидали и за судьбой которых следили. Если рыба гниет с головы, то «оздоровление» у нас начиналось снизу.

Глава XI Контроль Думы за управлением

Второй после законодательства деловой функцией Думы был контроль за «закономерностью» управления. Может показаться странным: как могла правительство «контролировать» та Дума, которую готовы были распустить на первом предлоге и которая, зная это, выставила лозунг: «Думу беречь»? Поучительно сопоставить именно эту сторону деятельности 2-й Государственной думы и 1-й. Первая ничего не опасалась. Свое законное право запроса она могла с полным успехом использовать. А именно она его превратила в ничто.

Веря в свое всемогущество, 1-я Дума прибегала к запросам почти ежедневно. За 70 дней предъявила их больше 300; запрашивала обо всем, что вздумалось, не стесняясь законом; считала «незаконным» все, что противоречило ее желаниям. Все запросы предъявляла единогласно; после ответа так же единогласно выражала правительству порицание или требовала его отставки. А в результате не только все оставалось по-прежнему, но запросы перестали интересовать и правительство, и печать, и самое Думу. Они превратились в игру, иллюстрацию полного бессилия Думы.

В этом, конечно, депутаты винили не себя, а закон; запросы-де были без санкций. Министерство, потерявшее доверие Думы, не выходило в отставку. Это было наивно. При парламентаризме особой санкции для запроса не нужно. Но раз конституция дуалистична и министры ответственны перед одним Государем (ст. 10, 17 Осн. законов), нельзя было требовать для запросов исключения из этого правила. Было последовательно, что при разномыслии Думы с правительством Дума могла, если хотела, только апеллировать к Государю (ст. 60 Ул. Гос. думы). В «Воспоминаниях» Крыжановский ей вменяет в вину, что она «ни в одном случае не захотела дать запросам это последствие, а ограничивалась суждениями, рассчитанными на возбуждение общественного мнения»[60]. Это – необдуманная обмолвка со стороны редактора нашей «конституции». Именно лояльность к Монарху должна была бы потребовать, чтобы его лично в эти споры не вмешивали. Недаром единственное предложение о доведении мнения Думы до Государя вышло в Гос. думе от левых, а не от монархических партий. Причины своего предложения левые и не скрывали. В заседании 17 мая Демьянов сказал: «В наших интересах, чтобы отношение Гос. думы к запросу было рассмотрено Верховной Властью; мы узнаем тогда, как Верховная Власть относится к представителям народа (аплодисменты слева)».

У запроса был свой громадный смысл вне апелляции к Государю. Он не в том, чтобы сообщить что-то министру; для этого незачем было бы привлекать к запросу целую Думу; достаточно было бы письма депутата или личных его переговоров с министром. Смысл запроса был в том, что он обеспечивал за Думой право публичного обсуждения действия власти и обязывал правительство ей отвечать. В этом заключалась и санкция. Крыжановский напрасно иронизирует «над суждениями, рассчитанными на возбуждение общественного мнения». Такое суждение – элементарное право народного представительства там, где оно вообще допускается. Дума была очень недальновидна, когда такого права недооценивала лишь потому, что у ее постановлений не было санкции в виде обязательной отставки министра. Пусть это ее конституционное право было в таком виде сродни с простой свободой печати и слова.

Свобода печати и слова – великая сила. Недаром с ней не мирились ни самодержавие, ни его эпигоны, теперешние тоталитарные диктатуры. А, наконец, резонанс от думского обсуждения много громче газетных статей и речей на митингах.