Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Так главная опасность уже миновала; более того, в прежней своей формулировке о суде запрос стал беспредметным. Это не помешало Алексинскому сопоставить телеграмму генерал-губернатора с телеграммой, которую Озоль получил от «прогрессивных выборщиков г. Риги». В ней, между прочим, объяснялось, что «заключенные сделали в субботу попытку устроить побег, но встретили сопротивление тюремной охраны и предаются военно-полевому суду». «Кузьмин-Караваев, – иронизировал Алексинский, – имеет право верить генерал-губернатору Меллер-Закомель-скому; мы же имеем право верить прогрессивным выборщикам города Риги (аплодисменты слева), и потому мы настаиваем, чтобы запрос был признан срочным». Но это уже становилось балаганом. Не буду прений описывать. Церетелли от срочности отказался, и запрос сдали в комиссию, предоставив ей три дня на заключение. К сроку она не поспела, два раза просила отсрочки, и доклад ее стал слушаться только 10 апреля.

Это был второй момент этого дела. Доклад комиссии был напечатан и роздан. В нем сообщалось, что «комиссия занялась исследованием тех материалов, которые были ей доставлены интерпелянтами и проверкой их, насколько это было в ее власти». К сожалению, не было сказано ни единого слова ни о том, что это за материал и как комиссия могла его проверять. Все эти материалы, говорила комиссия, установили наличность не «единичных фактов», а целого ряда их, которые показывали, что «в Прибалтийском крае стали применяться страшнейшие пытки и истязания, чтобы доставить данные, необходимые для разгрома революционеров». Докладчик Пергамент прочитал обвинительный акт комиссии, занимавший 17 столбцов стенографического отчета, описывавший пытки, которым подвергались многие десятки лиц начиная с 1905 года. Дума слушала с ужасом. Что был мой рассказ о повешенных четырех земляках в сравнении с часовым истязанием нервов тем бесстрастным голосом докладчика, который только увеличивал впечатление! И Пергамент кончил такими словами: «Если представитель власти придет сюда на эту трибуну и скажет Государственной думе и докажет, что все то, что здесь изложено, – «сплошная ложь», то я уверен, что у каждого из нас вырвется из груди с благодарностью вздох облегчения; я уверен, что если правительство придет и докажет нам, что эти кровавые призраки – только призраки, то Государственная дума будет вполне удовлетворена. Пусть же представитель власти, не прикрываясь месячным сроком, поспешит сюда на эту трибуну и скажет Государственной думе, что эти сведения неверны».

Пнтерпелянты это удовлетворение получили немедленно. Правительство не спряталось за месячный срок, не стало даже ожидать, чтобы запрос сначала был Думою принят. А.А. Макаров сам разделял общее впечатление ужаса. «Запрос, – говорил он, – заключает в себе тягчайшее, серьезнейшее обвинение по отношению к чинам полиции. Ввиду этого министр внутренних дел, не желая пользоваться месячным сроком для ответа на этот запрос, предположил сделать по этому поводу те разъяснения, которыми он в настоящее время располагает…

…Кроме того, запрос этот заключает в себе перечисление нескольких десятков возмутительнейших случаев злоупотреблений властью; но он отпечатан только вчера, и, конечно, я не имею никакой возможности отвечать вам по поводу того или другого случая, потому что в течение менее суток Министерство внутренних дел не могло собрать тех сведений, которые доказывали бы или опровергали единичные случаи истязаний, в настоящем запросе заключающиеся».

И он сообщил, что, когда еще раньше в русской и заграничной печати начались сообщения о пытках в прибалтийских губерниях, министр внутренних дел командировал туда директора Департамента полиции Трусевича, который установил, что хотя газетные сообщения и преувеличены, но отдельные насилия и побои действительно были; причиной этого будто бы была не только дикость нравов, но озлобление, вызванное гражданской войной, которая там бушевала. Тогда министр внутренних дел предписал генерал-губернатору дать законный ход этому делу и результаты расследования передать суду. Остается теперь ждать ответа суда.

С своей стороны товарищ министра юстиции Люце выступил с разъяснением о первоначальном главном предмете запроса, т. е. о «столкновении арестованных со стражей в Рижской центральной тюрьме». В докладе комиссии по запросам указывалось, будто ближайшим поводом к нему была ругань, которую позволил себе надзиратель Соколовский по адресу заключенных, и удар, который одному из них, Бокабергу, был нанесен. Заключенные будто бы после этого отняли у Соколовского ружье, обезоружили четырех прибежавших солдат и стали отстреливаться против остальных этими отнятыми ружьями; в результате

7 человек было убито. Такова была версия Комиссии по запросам; Люце же излагал это совершенно иначе. Арестованными был задуман побег; они сами вошли в камеру надзирателя, стали его душить, отобрали ключи и револьвер; потом напали на караульное помещение, где было