Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Через месяц, 17 мая, министры ответили и получили реванш. Они за это время сделали, что было нужно. Министр юстиции ответил о действиях судебного ведомства. Чтобы проверить то, что говорилось в запросе, он командировал в Ригу товарища обер-прокурора Руадзе, который произвел там расследование; он признал обвинения, взведенные комиссией на прокурорский надзор, ложными; что же касается до тех 6 конкретных случаев, которые были приведены в тексте запроса и касались не прокурорского надзора, а тюремных властей, то по проверке и они оказались вполне искаженными: Щегловитов справедливо жалел, что интерпелянты не указали источника, который их ввел в заблуждение. Но этот источник им самим открыт был на месте. В том самом искаженном виде, в каком свои утверждения привела комиссия по запросам, еще раньше 31 марта, т. е. раньше столкновения в Рижской тюрьме, они уже были помещены в прокламации социал-демократической партии в Риге. Вот откуда все они были взяты. И ответ свой министр юстиции заключил словами, что «незакономерные действия, приписываемые чинам Министерства юстиции, вполне опровергнуты».

Потом отвечал Макаров от Министерства внутренних дел. Его министерство тоже произвело расследование и тоже жаловалось, что расследование было затруднено отсутствием доказательств со стороны инерпелянтов; Макаров указывал, что не оказалось возможности допросить даже всех потерпевших; одни уже были осуждены, другие уехали за границу, третьи скрылись. Некоторые из приведенных в запросе многочисленных фактов оказались неверными; другие были очень преувеличены. Но все же Макарову пришлось признать, что для запроса основания были. Если не было «истязаний и пыток», то при допросах иногда происходили «побои». В связи с этим в Прибалтийских губерниях и было уже возбуждено против полицейских чинов 42 дела. В объяснение их Макаров напоминал, что в Лифляндской и Курляндской губерниях за два года было совершено 1148 террористических актов; более половины их пало на войска и полицию. И Макаров кончал такими словами: «Некоторые из чинов этой самой полиции провинились; они не смогли проявить при этих обстоятельствах того хладнокровия, которое требуется для закономерного исполнения ими возложенных на них служебных обязанностей. Действия этих чинов составляют ныне предмет судебного расследования, и пусть беспристрастный и справедливый суд скажет о них свое решающее слово; мы же, отводя каждому общественному явлению подобающее ему место, должны признать, что незакономерные действия полиции в Прибалтийском крае не вызывались лишь отсутствием у этих чинов понятия закономерности, но что главным условием их неправильных действий является совокупность тех, совершенно исключительных обстоятельств, которые в общей их сложности представляются опять все тем же раздирающим нашу родину возмутительным, кровавым бредом, громко называющим себя «революцией».

И этот запрос таким образом своей цели достиг. Оглашение в нем указанных фактов получило больше огласки и веса, чем в прокламациях соц. – демократической партии. Оно повлекло публичное осуждение министерством подобных приемов, назначение специальных расследований, допрос потерпевших и т. п. служебные «неприятности». Можно было бояться, что расследование будет производиться пристрастно, с желанием скрыть, а не раскрыть преступления. Бороться с этим злом нужно было реформой юстиции, допущением защитников на предварительном следствии, реформой административных расследований, т. е. новыми законодательными мерами, направленными к торжеству правового порядка. Запрос о рижских застенках со всеми преувеличениями и ошибками, которые обеими сторонами были допущены, давал для этого поучительный материал. Он доказывал, что в полицейских и сыскных отделениях не все благополучно. Министерство признало, что преступления были, что они продолжались два года, пока не дошли до заграничных газет и не было возбуждено против низших чинов сразу 42 дела. Было ли это нормально? Что же смотрело раньше не только начальство, но и прокурорский надзор? Почему же отвечать опять только «стрелочникам»? И какие меры приняло сейчас министерство, чтобы пресловутое «озлобление» против террора не превращалось в такие формы допроса? На этой почве можно было бы найти не только согласие в Думе, но и ее взаимное понимание с властью.

К сожалению, интерпелянты не захотели довольствоваться таким результатом. Они сообщениям министерств продолжали просто не верить. Доверие – вопрос субъективной оценки. Большинство голосов Думы в таком споре ничего не доказывает. Дума не суд; для суда создана фикция, будто судебное решение – правда. Этой фикции для парламентов нет. Их постановления определяют волю собрания, а не объективную правду. В области установления фактов Дума была бессильна. Она свой долг исполнила, когда запросила министра. Но делать выводы из своего доверия или недоверия к полученному на это ответу значило присваивать себе неподходящую роль.