Вторая попытка

– Свои, – ответил разводящий и назвал пароль. Дождался отзыва, прилег рядом и разразился переходящими с темпераментного шепота в гневный посвист упреками в адрес напарника:

– Ну ты, эсминец «Бдительный», кончай палить почем зря! Ребята заснуть не могут…

– А если там кто-то есть? – возразил напарник.

– Почему «если»? Там точно кто-то есть. Там турки – еще пуще тебя писающие в штаны от страха. Нет в мире столько водки и столько плана[471], чтобы они, опившись или обкурившись, полезли ночью через этот лес на нас нападать. Ты этот лес днем видел?

– Ну видел.

– Что он кишмя кишит минами-растяжками заметил?

– Заметил…

– Как ты думаешь, у турков глаза имеются?

– Есть, конечно. Что за дурацкий вопрос?

– Ну раз вопрос дурацкий, то даю тебе слово, заряжающий Андраник Алалуршян, еще раз не по делу стрельнешь, сгною на хозработах. Это я тебе обещаю…

Разводящий встал, отряхнулся, закинул автомат на плечо.

– А ты, пушкарь, остаешься за старшего. Разрешаю, если этот ретивый тип не уймется, огреть его прикладом по кумполу.

– Есть огреть прикладом по кумполу! – повеселел пушкарь.

– Вопросы есть?

– Никак нет.

Ох, рановато он это сделал – развеселился то есть. Гаубичник-то оказался проворнее. Хорошо хоть в каске был, без крови, одним обмороком обошлось. А напарник его, должно быть, настрелялся в ту ночь в волю – благо сектор обстрела у него увеличился вдвое: и слева подозрительный хруст, и справа – тревожная тишина. Устроил себе темную ночь с посвистом пуль по степи. Действительно: пропадать на хозработах – так с музыкой!

Смерть героя

Он не то чтобы проснулся, скорее – очнулся, причем, судя по оскомине ощущений, даже не в пятый, а как минимум в семнадцатый раз. И вновь он не сразу почувствовал свое тело, вновь отвлеченно обрадовался своей, возможно, ангельской сущности, вновь мысленно залился хладным потом разочарования от обнаружившейся мгновения спустя тупой боли во всех членах и вновь попытался подбодрить себя всё той же идеей о фантомных ощущениях. Действительно, трудно сразу привыкнуть к отсутствию плоти, из которой ты почти весь состоял накануне… Накануне чего? – вновь попытался он добиться ответа у своей занедужившей памяти. И вновь ничего от нее не добился. Зато на сей раз пожаловала подмога извне:

– Quiconque se sert de l’épée périra de l’épée,[472] – раздался почти над ним чей-то отчаянно грассирующий голос. – Увы, но сия злосчастная кампания есть сплошное опровержение сей евангельской истины, ибо враги наши не от меча погибают, и не в бою головы свои кладут. Вот вам, генерал, еще одно подтверждение моих слов…

– Этот, видать, из понтеров, ваше сиятельство, – произнес кто-то, судя по простонародности выговора, явно не генерал, в лучшем случае фельдфебель. – Мост в воде ладили, вот и померзли. Да и как не померзнуть, коли сало уже плавает. Того и гляди реку прихватит…

– А ведь верно, из понтеров, – согласилось его сиятельство. – Впрочем, это ничуть не отменяет справедливости высказанной мною мысли, – убежденно заметило оно же. И продолжило в том же раздумчивом стиле, снизойдя с вершин глобальных обобщений к конкретике единичных выводов. – Да, такую смерть не назовешь voila une belle mor.[473] С виду обычный мерзлый француз из rótisseurs[474], как они сами таких называют… Добро бы еще древко от знамени при нем находилось… А между тем, если вдуматься, смерть этого малого была действительно славной – спасти императора с остатками Великой армии – это, что ни говори, но подвиг. И ведь знали, на что идут!..

– Не пошли бы мост ладить, пошли бы под расстрел – за бунт и неподчинение, – возразил еще один, третий голос, отличавшийся тугим иностранным акцентом и подчеркнутой сухостью тона. – Как правильно говорится, wer die Ehre nicht kennt, der erkent den Stock[475].

– Ну, это уж, извините, Вильгельм Петрович, что-то из области прусских премудростей. А перед нами, судя по форме и знакам отличия, французы. De beaux hommes! Brave gars![476]

– Zweimal kann niemand, einmal muß jeder sterben… Не знаю, как правильно сказать это по-русски…

– Может быть так: De toutes les douleurs on ne pent faire qu’un mort?[477]

– Может, и так. Вам, любителю всего французского, лучше знать, так ли точно и образно передана эта мысль по-французски, как она передана чистой и незамутненной немецкой речью. Я же с некоторых пор почти перестал понимать язык врага. И ничуть не жалею об этом…

– Самое время, Вильгельм Петрович, заняться изучением английского языка. Судя по всему, именно он придет не в столь отдаленном будущем на смену французскому в качестве языка просвещенного человечества.

– Шутить изволите, Алексей Антонович? Это извращенное подобие саксонского диалекта, подпорченное латинизмами, почерпнутыми из норманнского наречия, вдруг сделается языком международного общения?!