Вторая жизнь

Когда полковник Сазонов и капитан Ахрамеев вышли в коридор, первый спросил у капитана:

– Если ты планируешь на должность старшины Сапарова, кто тогда будет возить Климова, хочешь, чтобы тот забросал меня рапортами?

– Ну, я надеялся, на осенний призыв, может, там найдутся водители с правами на легковушку, может, таксист какой попадется, – смутился Ахрамеев.

– Надежда – это хорошо, товарищ капитан, но пока не найдется замены, о назначении Сапарова забудь. А то сам знаешь, что начнется, мне климовские рапорта уже здесь, – и Сазонов выразительно постучал себя по загривку.

За месяц, что меня не было, в роте ничего не изменилось, разве что ребята из весеннего призыва стали уже походить на настоящих солдат. Деды со дня на день ожидали увольнения в запас, забили на все и ничего не делали, переложив все на плечи молодежи. Среди тех, кто служил уже два с половиной года, ходили неясные слухи, что их тоже отправят домой, но точно никто ничего не знал. Поэтому Женьку Судакова, штабного писаря, каждый вечер донимали расспросами, не узнал он что-нибудь новое по этому поводу.

Деды, конечно, напали с расспросами по поводу моих приключений и особенно ранения.

На что я отвечал словами известного фильма:

– Шел, упал, очнулся – гипс.

Конечно, когда я вечером снимал гимнастерку, все соседи глазели на мое правое плечо, где все еще багровел зарубцевавшийся шов. Выходное отверстие мне не было видно. Но в зеркале я его разглядывал с десяток раз. Там дела обстояли не хуже.

– На тебе все как на собаке заживает! – восхищалась Галина Михайловна в дивизионном медсанбате Алакуртти. – И вообще необычайно повезло, только ранение мягких тканей, ни один шов не разошелся. Дренаж на третий день уже можно снимать.

Однако хоть она так и говорила, но продержала у себя почти месяц.

Я даже на всякий случай написал пару писем домой, чтобы родители были в курсе. Но в подробности, конечно, не вдавался. Служба да служба, ничего особенного.

На третий день после возвращения в часть вечером в роте появился замполит полка майор Куницын. Его сопровождал наш ротный замполит младший лейтенант Табаков по кличке Махорка.

Мужик он был безобидный, но, как бы сказала Нона Мордюкова – не орел.

– Ефрейтор Сапаров, пройдемте в канцелярию, – сообщил он, обнаружив меня подшивающим подворотничок.

Накинув гимнастерку, я пошоркал тапочками вслед за ним.

Когда я зашел в канцелярию и, встав по стойке смирно, хотел доложить майору о прибытии, тот вскочив со стула, подошел ко мне и обнял.

– Ну, ты б… е… охуи…й молодец! – воскликнул он. – Настоящий б… п… вот, что значит потомственный воин, мать-перемать! Сын фронтовика – это вам не х… с изюмом. Такие ребята на амбразуры в войну бросались, с криком: «За Родину, за Сталина, всех на х… порвем!»

Снизив немного накал эмоций, он уселся на место и пригласил меня присесть за стол:

– Послушай, сынок, я знаю, что ты комсомолец, до армии активно участвовал в комсомольской жизни. Всего лишь за пять месяцев службы зарекомендовал себя крайне положительно. Есть мнение, что такой человек может быть принят кандидатом в члены Коммунистической партии Советского Союза.

Как Куницын ухитрился произнести эти слова без единого мата, не представляю, но сейчас он сидел и доброжелательно разглядывал меня сквозь очки.

– Это очень серьезный шаг в жизни, – сказал я в ответ. – Мне кажется, что я не заслуживаю такой чести.

– Ерунда! – взмахнул рукой замполит. – Кого еще принимать в партию, как не таких ребят, своими делами заслуживших стать коммунистами. Так что садись и пиши заявление на имя парторга полка. Рекомендации тебе дам я и капитан Ахрамеев.

«Ни хрена себе! – удивился я про себя. – Да у них тут целый заговор!»

– А можно немного подумать, товарищ майор? – спросил я. – Мне все же кажется, что я еще не готов быть членом партии.

– Позволь об этом судить мне, – сообщил тот. Он открыл принесенную с собой папку, вытащил оттуда лист бумаги и протянул мне авторучку.

Вздохнув, я принялся писать под диктовку замполита. Взяв мое заявление, он попрощался и в хорошем настроении удалился. Мне же пришлось еще выслушать речь Табакова, пытающегося втолковать, какой чести я удостоен.

После этого моя служба вошла в привычную колею. Я продолжал возить подполковника Климова. На дачу тот уже не ездил, но в увольнительные отпускал регулярно. Раза три я приходил в шашлычную, переодевшись в гражданку, болтал там с Виноградовым, с девочками. О Лене Сафоновой никто при мне не вспоминал. Только Наталья Петровна, наедине в кабинете, просила не держать зла на девушку.

– Саша, понимаешь, женщина должна думать не только о себе, но и о будущих детях. Она просто по молодости не смогла оценить твой потенциал и предпочла синицу в руках журавлю, – как-то сказала она.

– А меня вы считаете журавлем? – заинтересовался я.