Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Писать Вам буду, коли захотите, открытки, так как письма съедают массу времени, даже такие корявые, скоро (после праздников), Бог даст, увидимся, обо всем поговорим «живым голосом», как говорят французы.

Что могу сказать по поводу Вашего письма? (Вы меня спрашиваете). А чем оно отличается от других, именно это? Разве что в нем чувствуется некоторая, pardon, «нервозность»… Но это от переутомления. Очень правильно делаете, что выезжаете на воздушок, дышите, собираете последние маслята. Не надо думать «о времени и о себе»[932], тем более не зная ни себя, ни времени. Вернее — себя во времени.

Авось нынче зимой «подработаем» архив, может быть, Вы себе определите какую-нибудь Вам близкую и интересную тему, по которой есть архивные данные, и будете делать что-то, параллельно с «основной» работой, что-то для «будущего», которое — будет, ибо оно — будущее.

Интересны пьесы; родство между первыми и последними и — разность их. Связь между стихами тех лет и теми пьесами, связь между поэмами Горы, Конца и — Тезеем! Федрой; и то, что всё это — жизнь.

Надо поработать над «сценарием» самой жизни; к этому, правда с пробелами, есть материалы; это необходимо сделать[933].

С Вадимом я, естественно, поговорю, но ситуация очень изменилась. Если он — не вернется, то фактически будет так же недосягаем, как Марк Львович. Причем «недосягаем» — это еще не наихудший вариант. Что Вы волнуетесь о письмах Ольги Елисеевны? Они здесь, а это самое главное. Конечно, Володя даст нам копию, а то, что подлинники будут в ЦГАЛИ, — хорошо… хоть и жаль («на сегодняшний день»), ибо там, несомненно, чересчур много личного — не претворенного в стихи, значит — не для читателя. Скажем, приедет мокрица-Морковин и будет в них копаться… бр-р-р…

Ну, целую Рыжего, приветствую родителей. Дедушку жалко.

Ваша А. Э.

29 24 октября 1964 г.

Милая Анечка, получила Ваше письмишко со стишками — очень милые стишки — не дай Бог в таком виде Пушкина, скажем, читать! Цигане шумною толпой по Бессарабие кочуют…[934] Во всем, однако, требуется устойчивость — и в жизни, и в орфографии. Не умоляйте меня не торопиться в столицу: а когда я в нее торопилась? Мне в Тарусе всегда хорошо, особенно в осенней или зимней, когда — тихо. Тогда я хоть приближаюсь к идеалу своей жизни: быть сторожем маяка.

О приезде Ольги Всеволодовны[935] я узнала вчера из письма А. А., не на десяти страницах, как Вы наивно воображаете, a в двух словах. Как это ни покажется Вам удивительным, но А. А. умеет быть очень сдержанной и лаконичной, чего и Вам желаю; в том числе и себе… Что до Ольги Всеволодовны, то я, естественно, очень рада за нее, а вместе с тем, да простит мне Бог, глубоко-равнодушна. Бывает так — что что-то болит, тревожит, а потом проходит. Вот и у меня она «прошла», перегорела, и нет у меня к ней ничего; всё вышло наоборот и наперекор общественному мнению и юстиции: когда ее осуждали все, а юстиция — засудила, мне было жалко ее и за нее больно; теперь, когда, вслед за жалостью к ней правосудия, потеплеют к ней, даст Бог, и люди, тут-то испарились у меня и жалость, и боль; и ничего всё это — она сама, ее проделки — не имеющие общего с Пастернаком. А Ирку[936] я люблю и всячески желаю, чтобы мать не допортила ей жизнь. Очень Вас прошу не ходить на ихние фестивали; нечего Вам там делать. Вы с ними никак не связаны — и не связывайтесь[937]. Взрослейте, Анечка, пора! И не забывайте — Ира это одно, Ольга Всеволодовна — другое, и этого другого не касайтесь. И поймите правильно — дело не в том, что человек «из лагеря» и в некоторой степени, вероятно, «поднадзорный», а в том, что это — по существу своему — человек-болото. Бог с ней.

Я тоже думаю, что Владимир Николаевич сейчас не поедет никуда, вероятно, это произойдет несколько позже.

Сейчас ходила к Татьяне Леонидовне — звонила Оттенам; к сожалению, Вадим не приехал — у него бронхит, боялся сверхпростудиться. Приехала Оля (жена)[938] с атитрованной Наталишей; завтра пойду к ним повидаться и выразить Оле мое сочувствие по поводу смерти Ольги Елисеевны. Оттуда зайду к Константину Георгиевичу[939] — он привез мне — для архива — книжечку стихов, что неожиданно, и послушаю, коли расскажет, как он съездил. У Оли узнаю, сколько еще они здесь пробудут, т. е. когда собираются уехать — может быть, еще застану Вадима в Москве. Но вообще поговорю с ним и с ней насчет архивных дел; она передаст ему на худой конец. Вы, конечно, читали очень хороший отзыв о его книге[940] в 9-м «Новом Мире». Прочтите, если не читали, в Литгазете за 24 октября любопытную статью американца Эрика Фромма «Наш образ жизни делает вас несчастными»[941] и великолепный ответ на нее нашего академика Константинова[942]. Вы подумайте — подписка на газеты и журналы без ограничений!

Откуда столько бумаги? Не с книг ли? Целую Вас, будьте здоровы, спокойны — и веселы, как всегда!

Ваша А. Э.