Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Как бы там ни было, Розину работу (то, что будет написано) надо бы взять под контроль, т. е. выправить в дальнейшем все крены не туда, в которые ее без всякого сомнения будет клонить.

От Ирмы Викторовны получила подобие «канвы» 1922–1937 — т. е. попросту, в основном то, что она понахваталась (и попыталась систематизировать) из писем к Тесковой и некоторых других (на поверхности) источников — впрочем, другими она и не располагала. Сведения из «Писем» принимаются за эталон, хотя там немало фактически неверного, преувеличенного, преуменьшенного и просто смещенного. Много неточностей и следы хаотической спешки. Но — неточности эти легче выправлять по уже сделанному, чем «вообще». И, выправив, есть к чему приторачивать дополнения.

Целую Вас (А. А. тоже), привет родителям.

Ваша А. Э.

1972

1 6 марта 1972 г

С Женским днем новосела поздравляю Рыжего!

А маму и Тетку-Пирожное — с «нормальным» Женским днем!

Будьте все здоровы и радостны!

Ваши А. С. и А. А.

2 4 июня 1972 г

Как дела, Анечка? Как новоселье с его газовым шлейфом и прочими прелестями? Наверно, основные новосельские тяготы позади и впереди лишь подсобные, которых тоже хватает. Как состояние, настроение, головка? (Моя — болит с небольшими промежутками; спасибо хоть за промежутки!). Как чувствуют себя родители, тетя и дядя Пирожные? И — как дела? Т. е. деловая и служебная часть существованья?

Я только теперь начинаю как-то прочухиваться после зимы, Москвы и самой себя — зимней, московской; т. е. начинаю как-то ощущать и осязать отпущенный мне кусочек природы, да и попросту видеть его; вначале всё мне казалось серым, как пеплом присыпанным. От собственной серости, наверное…

Переезд наш был нынче утомительным, как никогда — и послепереездный период также. А. А. пришлось почти всё делать самой (имею в виду самое трудоемкое!) — я никуда и ни на что не годилась; сейчас начинаю дюжить помаленьку, но только помаленьку. Гостит у нас Адина внучатая племянница, дочка Мариши — 13-летнее существо, миниатюрное до нулевитости и по форме, и по содержанию. Существо и не в помощь, и не в тягость, но все же в какой-то степени смещает привычный нам распорядок или беспорядок дня… Ну ничего, авось Таруса будет существу на пользу, ради чего и огород городится. На участке все идет своим чередом, очень рано отцвели сирень, тюльпаны, нарциссы, жаркие дни, почти засушливые, сократили им жизнь. Черемуха же вспыхнула и угасла почти мгновенно. Кончились уже и ландыши — А. А. успела ухватить их «хвостик», съездив на тот берег с «племянницей». Погода стоит ндравная, неустойчивая, то льет, то иссушает, то пёкло, то чистилище. Но слава Богу, все это сопряжено с кислородом, а не с московским безвоздушием (и …душием!). Когда и куда в отпуск? Перешли ли на полставки? В общем — аукните в мою сторону по старой памяти, если она еще наличествует!

Мои «Звездные» воспоминания о маме не прошли — «отложены на будущий год» (т. е. публикация), что является вежливой (?) формой отказа. Ну что же! К вздрагиваниям медленного хлада давно приучаюсь. Только за маму обидно всю жизнь и каждый день. За себя, как таковую, обижаться просто не успеваешь…

Шушка-старушка по приезде было пустилась в загул, теперь — степенная кошка-пенсионерка. Себе бы так!

Целую, привет от А. А.; от нас обеих — иже с Вами!

Ваша А. Э.

<Приписка вверху, на первой странице письма>: От Орлова — с того его приезда в Москву — ни слуху ни духу!

3 31 августа 1972 г

Милая Анечка, простите, что и на этот раз отзываюсь с промедлением, смерти подобным; лето было убийственным, я кое-как перевалила через него, впервые изменив тому, что Олеша назвал «ни дня без строчки»[1236], и что для меня выражалось в бесконечных строках бесконечных писем. Нынче же не только не писала их, но и не отвечала ни на одно.

Лето кончилось внезапно, в одну ночь, будто кто-то переломил его через колено, и осень, явившаяся без стука, не обрадовала: пока солнце светит, пусть и жгучее, кажется, что все еще впереди — в данном случае само лето! Ан нет — всё. Точка.