Вторая «Зимняя Война»

Он понимал, что «внуки» оказывают помощь не совсем бескорыстно. Где бы они там у себя могли бы испытать систему управления огнем фронтового масштаба «в сборе», да еще и в условиях, максимально приближенных к боевым? Для этого, пожалуй, отдельную войну пришлось бы затевать, чего себе не может позволить ни одно государство. Именно поэтому вермахт, уже воевавший в течение двух лет всей своей массой, и имел на двадцать второе июня преимущество над РККА, у которой в финской войне участвовали только две армии, и их опыт в остальные войска внедрялся по остаточному принципу. А в основном учили солдат и командиров: «малой кровью, на чужой территории, урряя, урряя, урряя!». А потом когда началась новая война, опять умылись кровью, откатившись до Таллина, Новгорода, Смоленска, Киева и Николаева. Потом явились потомки и стали учить Красную Армию воевать настоящим образом…

Впрочем, сам Говоров недолго был зрителем происходящих событий. С должности начальника артиллерии Резервного фронта его перебросили в Ленинград, на место развалившего дело Ворошилова. Сначала Леонид Александрович недоумевал, с чего бы такая честь, а потом махнул рукой. С конца августа, когда южнее Смоленска начал действовать Экспедиционный корпус потомков, Верховный нередко принимал такие вот спонтанные и внешне немотивированные решения, тем не менее неизменно приносящие Красной Армии новые победы. Так было и с ним. Над тем, чтобы начать наступление на Карельском перешейке, новый командующий Ленинградским фронтом работал с самого начала пребывания в должности, и поэтому заслуженно считал Выборгскую наступательную операцию своим любимым детищем. К настоящему моменту позади у Ленинградского фронта осталась прорванная под Териоками финская оборона, повторно взятая линия Маннергейма (которую финны только начали штопать) и раздолбанный вдребезги тяжелыми снарядами Выборг, на три дня превратившийся в арену жарких уличных боев. И вот он, конец этой финской войны, вызвавший тягостное ощущение, что что-то осталось недоделано и недосказано… Одним словом, для полной гармонии чего-то не хватало…

И вот известие, что для обсуждения условий сдачи капитулировавших финских войск к нему едет сам маршал Маннергейм, главнокомандующий финской армией, лично руководивший сражением с той стороны фронта, расставило все на свои места. Еще вчера вечером из Москвы поступила депеша, расписывающая условия сдачи финских войск, которые следовало разоружить и подвергнуть фильтрации. Тех, кто будет признан невиновными в совершении военных преступлений, предлагалось распустить по домам, иначе весной в Финляндии начнется голод. Что касается остальных, то есть фанатичных белофиннов – то их было необходимо оформить как военнопленных и отправить пилить лес в сибирские дали, а самых запачканных в казнях мирного населения и расстрелах военнопленных требовалось судить военным трибуналом вместе с виновниками развязывания войны и затем расстрелять в назидание остальным.

Правда, Говоров с трудом представлял, что будет в том случае, если финская армия не признает акт о капитуляции, подписанный находящимся в плену президентом Рюти, и продолжит сопротивление – пусть даже не централизованно, а отдельными частями. Верховный в таком случае будет крайне недоволен, ведь он рассчитывает, что процесс капитуляции пройдет без сучка и задоринки. И сюда, в штаб фронта, едет Маннергейм – а значит, появляется возможность все уладить с человеком, формально являвшимся вторым в финской иерархии, а неформально – безусловным лидером своего народа. Как он скажет, так финны и сделают.

И вот он, Маннергейм – высокий худой старик, похожий на палку, увенчанную маленькой головой со злым морщинистым лицом, которое украшают короткие, но пышные седые усы – примерно так в детских книжках изображают Кощея Бессмертного. Один, без свиты. Даже адъютанта с собой не взял – видимо, для того, чтобы как можно меньше народу могло видеть эту позорную картину, как маршал Маннергейм сдается большевикам. Как рукопожиматься с Гитлером или с Гиммлером – так куча свидетелей, фотографы, кинокамеры; а как капитулировать перед русскими варварами – так сразу вдруг такая неожиданная скромность…

Прямо напротив него стоит командующий Ленинградским фронтом Говоров, в своей зимней коверкотовой гимнастерке, в черных петлицах которой мрачно сияют три золотых генерал-лейтенантских звезды; он смотрит угрюмым взглядом занятого человека, которого оторвали от важных дел. Сейчас он выглядит как жестокий завоеватель-триумфатор, только что взявший на копье мирный европейский город, проломив его стены тяжелыми осадными машинами. За его спиной – огромная страна, мощь которой поставила на колени маленькую Финляндию, и теперь от одного только слова этого человека зависит жизнь и смерть всего финского народа.

С минуту эти двое – победитель и побежденный – стояли и смотрели друг на друга тяжелыми взглядами, потом Маннергейм отвел глаза и сказал: