Вторник. Седьмое мая: Рассказ об одном изобретении

Говорил, как Менделеев сразу все понял и зажегся, ездил к министру и доказывал в пользу ледокольного опыта.

— Сейчас я делю всех людей на два разряда, — жестко сказал Макаров. — Одни — кто сочувствует моей идее, другие — кто ей противится. Все первые для меня — хорошие, все вторые — дурные. Остальных я не знаю.

С каким-то новым чувством почти досады на самого себя взглядывал Попов на крепкую фигуру адмирала, слушал его твердую, уверенную речь. Они шли бок о бок, и темные силуэты их в призрачном молочном свете балтийского заката были видны далеко по набережной.

Пришел на петербургскую квартиру своего приятеля Любославского, тяжело опустился в кресло. Тот внимательно посмотрел на него и спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Нет, так, пустяки… Устал немного.

Расстегнул сюртук, вытянув поудобнее ноги. В боковом кармане хрустнула бумага. И тут не дает покоя! Он вынул, расправляя толстый глянцевитый лист с казенным штампом.

— Можешь полюбоваться, если охота.

Любославский пробежал глазами и вскочил, потрясая бумагой:

— Вот! До чего может дойти! Вламываются в дом!

— Что тебя так удивляет? — спросил Попов.

— Как — что? — еще больше удивился Любославский. — Ты что, не понимаешь? Ты сделал открытие, изобрел, а у тебя пытаются прямо из-под носа… — снова потряс бумагой.

Официальное отношение. «Общество Маркони» заявило в России через агентскую контору в министерство финансов претензию. О выдаче Маркони русского патента. Патента… на изобретение беспроволочного телеграфа. Это значит, что каждый, кто захотел бы изготовить в России аппараты по схеме, указанной в таком патенте, должен просить разрешения у Маркони и платить ему за это, платить. Министерство финансов запрашивает мнение на сей счет Морского технического комитета. Технический комитет запрашивает преподавателя Минного класса в Кронштадте А. С. Попова. Его мнение.

— Я называю это — совать персты в живую рану, — сказал Любославский.

— Зачем так трагически?

— Неужели они не могли обойтись? Ответить сами, не теребить тебя. Каждому грамотному теперь известно, как это было.

— Вероятно, считают, что я могу сказать точнее всего. Там же приложены схемы, описание, — как бы защищаясь, пытался объяснить Попов.

— И ты их еще оправдываешь! — ужаснулся Любославский. — Твоя рассудительность доведет тебя…

— Но мне в самом деле легко ответить, — возразил Попов. — Факты бесспорно подтверждают.

— Я вижу, как тебе легко, — горько усмехнулся Любославский.

Попов как бы отвел рукой замечание приятеля.

— Меня интересует другое, — сказал он медленно. — Что это за человек, этот Маркони? Что побуждает его?

— Разве ты не видишь? С самого начала все его поступки.

— Но он смело действует. Знаешь, такая дальность на двенадцать, на восемнадцать километров. Это не шутка.

— Да, он смело берет чужое, — показал Любославский на бумагу. — Что плохо лежит.

— Ну, это ты с досады, — сказал Попов. — А что, если он не знает обо мне, о моих опытах?

— Ты безнадежен! — с возмущением и сожалением проговорил Любославский. — Ну хорошо! Допустим, он не знал о тебе и когда подавал заявку на патент в Лондоне, и когда Прис читал лекцию в Королевском институте. Допустим, хотя и трудно верится.

— Он мог и не прочитать моей статьи в журнале, — вставил Попов. — Ты же знаешь, как мало распространяются наши издания за границей. Там их почти не читают. Русский язык не стал международным. В научных трудах редко встретишь ссылки на наши работы.

— Да, если не считать использование без ссылок.

— Ну, ты уж принялся за такое, что я тебе не попутчик, — брезгливо поморщился Попов. — Отказываюсь в таком духе говорить. Авантюрный жанр. Я не умею в нем разбираться.

— Бедный ты, бедный ученый-идеалист! — вздохнул Любославский. — Предположим, раньше он о тебе ничего не знал. Ну, а сейчас, когда у него в руках такое коммерческое предприятие — целый штат юристов, консультантов, разных информаторов и, как видишь, даже свои агенты в разных странах. Фабрика по собиранию нужных сведений. Всякие патентные материалы. И когда опубликовано твое письмо в газету, и статьи в английском «Электришен», и протесты ученых… И при всем этом ты считаешь, что и теперь он чист и несведущ, как младенец? Нет, если он и теперь прикидывается, что ничего не знает о тебе, о твоем изобретении, значит, он темнит. Сознательно темнит. Да, да, не качай головой, а учись называть вещи своим именем!

Попов молчал, погрузившись еще глубже в кресло. Усталое лицо его выделялось бледным пятном на фоне высокой спинки. Какое-то сразу постаревшее, оплывшее.

Беседа оборвалась.

Вернувшись в Кронштадт, сел он у себя дома за стол и принялся сочинять официальный ответ на официальное отношение. Привести факты и доказательства, вполне очевидные, не составляло особого труда. Труднее было с подбором выражений. Он не хотел, чтобы кто-нибудь смог прочитать здесь отголосок его чувств. Только факты, и только его беспристрастное мнение.

И все же ответ получился вполне определенным. Он писал: