Второе место

Они жили в глуши, в маленьком городке посреди пустой равнины, растянувшейся на мили вокруг. Его родители владели скотобойней, которая была как раз напротив дома. Одно из его первых воспоминаний – то, как он смотрит из окна на кур, клюющих что-то в луже крови. Жестокость его ранних работ, которая так шокировала людей и привлекала внимание, которая была понята как отражение царившей в обществе атмосферы насилия, скорее всего, исходила из более примитивного и личного источника. Интересно, объясняет ли это неудачные попытки Л вновь поразить критиков – они ожидали, что он продолжит их шокировать, тогда как на самом деле он всё это время смотрел внутрь себя. Так что вскоре его известность и успех стали чем-то вроде тяжелого подъема в гору: его всегда сопровождали опасения и звучащие вполголоса разочарованные отзывы; и всё же отчасти благодаря своему виртуозному таланту он никогда не терял ни престижа, ни славы художника, даже когда мода на живопись то уходила, то возвращалась. Он пережил эти изменения общественного вкуса, и люди часто интересовались, как ему это удалось, и я думаю, причина в том, что он никогда не пытался им угождать.

Я рассказываю тебе всё это, потому что это рассказал мне Л: я не знаю, являются ли факты о его детстве – если, конечно, это факты – общеизвестными. Мне важно сообщить тебе только то, что я могу подтвердить лично, несмотря на соблазн привести другие доказательства, придумать что-то или преувеличить в надежде дать тебе лучшее представление о том или ином предмете и, что хуже всего, навязать тебе мои чувства и мое видение. Это своего рода искусство, и я знаю достаточно художников, чтобы понимать, что я не одна из них! Тем не менее я полагаю, что есть и более доступный способ считывать проявления жизни и те формы, что она принимает, который или произрастает из способности смотреть и понимать работы художников, или сам становится ею. Другими словами, почувствовать близость к процессу творения можно, когда видишь законы искусства – или отдельного художника, – отраженные в ткани жизни. Возможно, это объяснит некоторую мою одержимость по отношению к Л: когда я, к примеру, смотрела на болото, которое, казалось, так часто подчинялось всем его правилам изображения света и особенностям восприятия, что напоминало его работы, я в каком-то смысле смотрела на картины Л, которых он не писал, и таким образом – я полагаю – создавала их сама. Я не уверена в моральном статусе этих полу-творений, который я могу только осмелиться сравнить с моральным статусом влияния, а следовательно, мощной силы как добра, так и зла в человеческих отношениях.

На следующее утро после прибытия Л я проснулась рано и увидела, как розово-золотое солнце поднимается через пролесок, так что я встала, не будя Тони, и вышла на улицу. После всех потрясений и ударов предыдущего дня я почувствовала острую необходимость успокоиться и снова нащупать свое место в мире – и, конечно же, в прекрасном утреннем свете ничто уже не казалось таким ужасным, как раньше. Я пошла по блестящей мокрой траве к тому месту, где за деревьями открывается панорама болота и стоит старая лодка с поднятым носом, стремящимся к морю. Вода поднялась высоко, разлилась и укрыла землю так безмолвно и волшебно, как бывает здесь во время приливов, и была похожа на живое существо, которое поворачивается, потягивается и раскрывается во сне.

У лодки, смотря в ту же сторону, что и я, стоял Л, и мне ничего не оставалось, как подойти и поприветствовать его, хотя я не была готова к встрече и вышла на улицу в ночной рубашке. Но я уже поняла, что это станет лейтмотивом моих с ним отношений: сопротивление моим желаниям и моему видению событий, лишение меня контроля в самых личных вопросах, причем не путем преднамеренного саботажа с его стороны, но в силу простого факта, что его самого невозможно контролировать. Пригласить его в свою жизнь было моей идеей! И тем утром я вдруг увидела, что потеря контроля несла в себе новые возможности: какую бы злость, жуть и отчаяние она ни пробуждала во мне, она как будто была чем-то вроде свободы.

Он услышал мои шаги, повернулся и заговорил со мной. Я еще не упомянула, Джефферс, как тихо Л говорил: это был шепот, как звук голосов, доносящийся из соседней комнаты, что-то среднее между музыкой и речью. Нужно было сконцентрироваться, чтобы услышать его. И всё же, пока он говорил, захватывающий свет его глаз приковывал тебя к месту.

– Здесь чудесно, – сказал он. – Мы очень благодарны.