Второе место

Эти первые недели с приезда Л, пока Тони занимался системой полива, Бретт вторгалась в нашу жизнь, а жаркая погода держала нас в своего рода рабстве, были сродни антракту или перерыву, а перемены, которые происходили, были похожи на смену костюма и декораций за кулисами. Я же была единственным зрителем в партере: я будто смотрела не в тот конец телескопа и видела происходящее с большего, чем обычно, расстояния, возможно, потому, что сама не была в центре чужого внимания. Такие периоды могут восприниматься как приближение смерти до тех пор, пока не вспомнишь, что представление не может состояться без зрителей. Но я осознавала, что место рядом со мной, где должен был сидеть Л, пустует: я-то думала, мы могли бы смотреть этот спектакль и пытаться понять его вместе. Мое разочарование и огорчение сдерживала надежда, что скоро он проявит себя.

Тони был так занят шлангами, что у него не было времени посадить рассаду, и мне пришлось предложить ему свою помощь, хотя я это не люблю. Не из-за лени, а, скорее, из-за чувства, что в моей жизни слишком много практических задач, так что, если я добавлю еще хотя бы одну, баланс будет нарушен и придется признать, что мне не удалось жить так, как я всегда хотела. Проблема заключалась в поиске чего-нибудь, что можно положить на другую чашу весов: я вполне могла проводить всё свободное время сидя и смотря перед собой. Но всё же, стоило кому-то обратиться ко мне с просьбой, я сразу же чувствовала, что на меня давят! Тони прекрасно понимал это, вряд ли ждал, что я начну что-то делать, и раздражало его только то, что я не могу распространить эту свою потребность в бездействии на сон и умственную активность. По утрам я всегда соскакивала с кровати, носилась кругами, полная энергии и сил и вполне способная построить Рим в один день, вот только другая моя сторона не давала мне это сделать. Тони спал крепко и долго, а когда вставал, сочетал удовольствия и обязанности так, что никогда не уставал от избытка одного или другого. Я смотрела на него с восторгом, Джефферс, и пыталась этому научиться. Он готовил и ел завтрак с мучительной медлительностью, а я заглатывала свою порцию со звериной жадностью, так что еда исчезала задолго до того, как я переставала чувствовать голод. Он кропотливо возился с вещами, на которые у меня не хватило бы терпения: например, я хотела выбросить старое сломанное радио, но он собирался починить его, даже несмотря на то, что мы купили новое. Он потратил на него неимоверно много времени, и наш кухонный стол долго был завален самыми разными деталями, а как только мы начали из-за этого ругаться, оно исчезло. Несколько дней спустя я спустилась в поле, чтобы что-то ему сказать, и, когда стала подходить ближе, отчетливо услышала арию из оперы Генделя «Альцина», перекрывающую шум мотора. Он установил радио в тракторе и теперь мог слушать музыку, пока ездит туда-сюда!

Тони считал, что я уже и так сделала больше, чем мне полагалось, и в нашей с ним жизни от меня теперь требовалось только получать удовольствие, но он не учел, что для того, кто никогда не ценил удовольствие и наслаждение, это будет трудная задача. Он думал, что мне нужно гордиться тем, что я пережила и чего добилась, и держаться как королева, но мир стал казаться мне слишком опасным местом, чтобы останавливаться на достигнутом и поздравлять себя с этим. По правде говоря, я всегда полагала, что мое удовольствие хранится где-то, как деньги, накопленные на банковском счете, но придя за ним, я обнаружила, что хранилище пусто. Оказалось, это скоропортящаяся субстанция, и мне надо было забрать ее раньше.

Чего мне сейчас хотелось, так это осмысленной работы или осмысленного же способа отвлечься, но, как я ни старалась, я не могла найти никакого смысла в рассаде! Тем не менее я надела старые сапоги, нашла совок и грабли и, вздыхая, поплелась к грядкам. Пока я выгружала из тачки лотки с маленькими зелеными побегами, появился не кто иной, как Бретт, свежая и очаровательная, в бледно-желтом платье цвета примулы и серебряных сандалиях; ее обувь резко контрастировала с моими грязными великанскими сапогами.

– Нужна помощь? – спросила она бодро. – Л сегодня не в духе, так что я подумала, мне лучше самоустраниться.

Знаешь, Джефферс, при всём раздражении, которое Бретт у меня вызывала, и ощущении, что ее общество мне навязали, я признаю, что ни разу не подумала, каково ей было оказаться среди незнакомцев и делить замкнутое пространство с мужчиной, который славился своей неуступчивостью и отношения с которым были непонятны. Я не из тех, кто интуитивно понимает других женщин или сочувствует им, возможно, потому, что не всегда понимаю саму себя и не так уж часто сочувствую себе. Мне казалось, что у Бретт есть всё, и всё-таки в тот момент я увидела, что у нее вообще ничего нет и что ее назойливость и непринужденность просто средство выживания. Ей, как вьющемуся растению, нужно было держаться за что-то устойчивое, и она не могла расти самостоятельно, ни на что не опираясь.