Второе место

– Очень мило с твоей стороны, – сказала я, – но я не хочу, чтобы твоя красивая одежда испачкалась.

– Ой, об этом можно не волноваться, – сказала она. – Иногда испачкаться даже приятно.

Она взяла совок и присела у лотков с рассадой.

– Если мы выкопаем небольшую бороздку, – сказала она, – будет легче.

Я была счастлива, что она берет инициативу на себя, и села на пятки рядом, пока она очень ловко и аккуратно делала неглубокую бороздку по всей длине грядки. Я спросила, часто ли Л бывает не в духе, и она остановилась, мелодраматично запрокинула голову и рассмеялась.

– Знаешь, что он говорит? Он говорит, что для него всё меняется, потому что часики тикают!

– Часики тикают? Как у женщины?

– Так он говорит. Только вот не думаю, что женщины до сих пор так выражаются.

Эта идея показалась мне довольно интересной, Джефферс, несмотря на смех Бретт: казалось, что что-то такое вполне может происходить с творческим человеком, если он утратил источник силы или же этот источник для него изменился. О, это горькое чувство, когда освобождаешься от службы крови и судьбе! Быть ведомым, а потом отвергнутым своими побуждениями: почему бы художнику не ощущать это сильнее других?

– Как по мне, – сказала Бретт, – меняется всё вокруг, но не он. Он предпочитает, чтобы всё было как раньше. Дуется, вот и всё. Хочет вернуть то, что воспринимал как данность.

Рынок искусства обрушился, продолжала она, после многих лет безумного повышения цен, так что в одной лодке с Л оказалось много других людей, причем они в намного худшем положении, так как у них нет такого же послужного списка. Но есть и другие, – хоть их и мало, – чья репутация и состояние остались нетронутыми.

– Некоторые из них моложе его, – сказала она, – их кожа другого цвета, и парочка из них – женщины, что усиливает его ощущение, что мир настроен против него. Проблема в том, что он чувствует себя бессильным.

– Но он ведь далеко не никто, – сказала я.

Бретт легонько пожала плечами.

– Я думаю, он рассчитывал на долгую и роскошную жизнь на пенсии, как выдающийся художник. У него много богатых друзей, – добавила она тихим голосом. – Ему бы понадобился целый год, просто чтобы их всех объехать, а потом можно было бы начать по второму кругу. Большинство из них по-крупному вложились в его работу, и если бы он сейчас позвонил им, то выяснилось бы, что они смотрят на картины, упавшие в цене на девяносто процентов. Я думаю, – продолжила она, ловко доставая рассаду из лотков и распределяя ее по бороздке, – возможно, тем лучше для него. Снова лишиться всего. Он еще слишком молод, чтобы сидеть и пить мартини у чужого бассейна.

Я спросила, сколько ей лет.

– Тридцать два, – сказала она, ухмыляясь, – но ты должна поклясться, что никому не скажешь.

Она рассказала, что познакомилась с Л через своего богатого кузена, того самого, который привез их сюда на самолете.

– Он полнейшая мразь, – сказала она. – Когда я была маленькая, на семейных праздниках он запирал меня в шкафу и запускал руки мне под платье. Сейчас он выглядит как морское чудовище. Но он стал коллекционером, как все они. У них так мало воображения, они не знают, что еще делать со своими деньгами. Забавно, не правда ли, как решительно они хотят доказать, что то, что нельзя купить, на самом деле купить можно? В первый раз я встретила Л в доме кузена и позже уговорила его купить целую пачку набросков, которые лежали у Л в мастерской, и так как он ничего не смыслит в искусстве, он охотно заплатил гораздо больше, чем они стоят, и потом еще отвез нас сюда. Это все деньги, что есть у Л, – добавила она, – пока что.

– А у тебя? – спросила я, совершенно ошеломленная.

– О, у меня всегда были и есть деньги. Много я уже потратила, но осталось достаточно. Это моя проблема. Нет мотивации. – Она скривила лицо и пальцами изобразила кавычки. – Л привлек меня, потому что казался ожесточенным, злым бунтарем, а я редко встречаю таких людей в том мире, в котором живу. Я не спросила себя, что он вообще делает в этом мире!

Она призналась, что ей очень нравится Джастина.

– В ней так много честности, – сказала она. – Это ты ее так воспитала?

Я сказала, что не знаю. Сама я всегда была с ней честной, но это не одно и то же.

– Люди могут устать от переизбытка честности, – сказала я. – Они начинают снова хотеть что-то скрыть.

– Да уж! – сказала Бретт. – К тому времени, как мне исполнилось одиннадцать, я так устала от людей, показывающих мне то, что якобы не предназначалось для моих глаз, что решила стать монашкой! Я постоянно решала, что стану кем-то – думаю, в надежде найти что-то, с чем я не справлюсь.