Второе место

– Давай повеселимся? – сказал он, пританцовывая, как дьявол с пылающим лицом, и я ошарашенно сидела и наблюдала за ним. Он выкрикивал мое имя снова и снова, топая ногами по столу. – Давай повеселимся, а? Давай повеселимся!

Я правда не могу вспомнить, Джефферс, как ушла от него в тот день, но помню, что, возвращаясь через пролесок, я чувствовала, будто у меня в груди рана, тяжелая и легкая, свежая и смертельная. Я подумала тогда о том, что Тони сказал об Л, и удивилась, как Тони всегда лучше всех знает, как обстоят дела на самом деле.

Курт объявил, что решил стать писателем. Он хотел сразу приступить к написанию книги. Однажды он слышал, как какой-то писатель сказал, что писать лучше всего ручкой по бумаге, потому что работа мышц руки способствует построению предложений. Курт решил, что будет следовать этому совету. Он попросил, чтобы в следующий раз, когда кто-то из нас поедет в город, мы купили ему несколько ручек и две большие упаковки нелинованной бумаги. Я сказала, что он может, если хочет, работать в маленьком кабинете внизу, так как там тихо и никто туда не заходит. В кабинете спиной к окну стоял довольно большой письменный стол – большинство писателей согласятся, сказала я, что лучше всего, когда тебя ничего не отвлекает.

В качестве костюма для своей новой карьеры Курт выбрал длинный черный бархатный халат и красный берет тэм-о-шентер, сдвинутый на затылок, а завершали этот образ эспадрильи на веревочной подошве. Он с важным видом прошествовал в кабинет, держа под мышками по пачке бумаги и положив в карман халата ручки, и закрыл за собой дверь. Позже, проходя мимо окна, я увидела, что он поставил стол лицом к саду и пролеску, чтобы видеть всех, кто проходит мимо, и самому оставаться на виду. Его можно было заметить в окне, когда мы выходили из дома и когда возвращались. Он смотрел вдаль с печальным выражением лица и притворялся, что не узнает тебя, когда вы встречались взглядом. Мне было интересно, не входило ли в его намерения – далекие от того, чтобы спрятаться от всех, – привлечь к себе внимание, в особенности внимание Джастины, и в то же время не выпускать ее из виду, так как теперь она проводила много времени на улице с Бретт. Они развлекались всевозможными способами: занимались спортом, рисовали акварелью, стреляли из старого деревянного лука, который Бретт вроде бы нашла на барахолке в городе, починила и отполировала, и так как погода всё еще была безветренной и теплой, они занимались всем этим преимущественно на лужайке или в тени пролеска под зловещим взглядом Курта. Пару раз они выходили на день в море на лодке Тони, а Курт оставался у окна, хотя они приглашали его присоединиться. Он стал чем-то вроде иконы, застывшей в рамке окна, упрекающей нас в нашей мелочности и напрасно потраченном времени.

Проводя почти весь день в кабинете, Курт фактически заявил, что занят делами более высокого порядка, чем починка забора или покос, и его близость с Тони быстро сошла на нет. Теперь, судя по всему, своим союзником он считал Л. Иногда я видела, как ранним вечером они гуляют и разговаривают в пролеске, хотя не знаю, как эти разговоры начались и кто был их инициатором. Я слышала, как Курт сказал Джастине, что они с Л обсуждали схожесть их ремесел, и была удивлена, так как с Л трудно было говорить откровенно на любую тему, не говоря уже о его работе. Тони не волновало, что Курт больше не ходит за ним по пятам: чего он не выносил, так это мысли, что тот ничем не занимается.

В некотором смысле я восхищалась тем, как Курт сменил направление деятельности: по крайней мере, это было похоже на конструктивный ответ на перемены в Джастине и на ее нежелание довольствоваться ролью покорной жены. Кто знает, вдруг он писал шедевр! Джастина застенчиво спросила меня, возможно ли это. Я ответила, что со стороны сказать нельзя. Самые интересные писатели порой могут сойти за банковских работников, сказала я, а самый остроумный рассказчик может стать скучным, как только осознает необходимость объяснять свои байки. Некоторые люди пишут только потому, что не знают, как жить в моменте, сказала я, и им приходится воссоздавать его и проживать постфактум.

– По крайней мере, он упорно работает, – сказала я.

– Он уже исписал целую пачку бумаги, – сказала она. – Попросил меня купить ему в городе еще.

Я беспокоилась о будущем Джастины, и что-то в ее недавнем расцвете и растущей независимости задевало струны моего сердца – такое ощущение, что чем меньше было поводов для беспокойства, тем грустнее я становилась. Она подала заявку на продолжение обучения в университете осенью, и ее приняли. Она не сказала, собирается ли Курт с ней – казалось, это не сильно ее волнует.

– Она начинает выходить, – сказал мне Тони, когда как-то ночью я призналась ему в этих чувствах. Он показывал пальцем на темное окно, и я поняла, что он имеет в виду, что она выходит в мир.

– Ох, Тони, – сказала я, – как будто я хотела, чтобы она вышла замуж за Курта и провела всю жизнь серой мышкой в его тени, обслуживая его прихоти.