Второе место

Джастина запела известную песню, и мы начали подпевать ей, как обычно. Эти вечера были очень дороги для меня, Джефферс, потому что в глубине души я чувствовала, что Джастина поет для меня, поет о том, как мы вместе блуждаем сквозь время c первого дня ее жизни до настоящего момента. И тогда я восхищалась ею больше, чем когда-либо, так как она, казалось, проявила новую способность и сумела вернуть всё в правильное русло. Бретт накинула поверх своей комбинации пальто и подпевала хриплым, приятным голосом, Тони брал ноты басом, а я изо всех сил старалась петь как Джастина. В конце концов присоединился даже Курт, пусть и просто по привычке. Единственным, кто не пел, был Л, и я бы ни на секунду не поверила, что он не умеет или не знает мелодию. Он принципиально не хотел петь, и причина заключалась в том, что пели все остальные, а действовать по принуждению было несвойственно его природе. Любой другой человек на его месте постарался бы по крайней мере сделать заинтересованный вид, но Л просто сидел с усталым выражением лица, как будто решил воспользоваться этой возможностью, чтобы подумать обо всех утомительных вещах, которые ему приходилось терпеть. Иногда он поднимал глаза и встречался со мной взглядом, и что-то в его отстраненности передавалось и мне. Меня охватывало очень странное чувство отрешенности, и я почти ощущала себя предателем: даже в окружении всего того, что я люблю больше всего, он мог заставить меня сомневаться и разоблачить во мне то, что было скрыто. В эти моменты его жуткая объективность будто бы становилась моей собственной, и я видела мир таким, какой он есть.

Разумеется, Джефферс, часть величия Л заключается в его способности быть правым в отношении того, что он видит, и меня смущало, что в жизни его правота могла быть такой неуместной и жестокой. Или, скорее, то, что в картинах Л освобождало и приносило удовлетворение, становилось угнетающим, когда ты сталкивался с этим в реальности или проживал это сам. У тебя появлялось чувство, что никаких извинений или объяснений, никакого притворства просто не может быть: он вселял в тебя ужасающее подозрение, что в жизни нет истории, нет личного смысла за пределами смысла конкретного момента времени. Отчасти мне даже нравилось это чувство, или, по крайней мере, я знала его и признавала его истинность, как человек должен распознавать тьму и признавать ее существование наравне со светом; и подобным образом я знала и признавала Л. Я любила не так много людей в своей жизни – я никогда никого не любила до Тони. Только сейчас я училась любить Джастину другой любовью, не такой, как обычная материнская, и видеть ее такой, какая она есть на самом деле. Настоящая любовь – продукт свободы, и я не уверена, что родитель и ребенок могут любить друг друга так, если не решили начать сначала, когда ребенок уже вырос. Я любила Тони, любила Джастину и любила Л, Джефферс, хотя с ним мне часто было больно и тяжело, потому что жестокостью своей правоты он приближал меня к истине.

Бретт и Джастина прелестно спели вместе, потом я уговорила их спеть еще раз, и, когда они закончили, Курт в своем черном бархатном халате встал и подошел к камину. В руке у него была стопка страниц толщиной в дюйм, которую он торжественно положил на стол рядом с собой и без предисловия начал читать громко и заунывно, беря страницу за страницей, а затем складывая их лицом вниз в другую стопку, и через какое-то время мы поняли, что он намеревается прочитать всё целиком! Мы, очарованные слушатели, сидели молча и не шевелясь, пока это доходило до нашего сознания – я не могла понять, как ему удалось создать такое количество текста в такое короткое время. Действие происходило в альтернативной вселенной, Джефферс, с драконами, монстрами и армиями вымышленных существ, бесконечно сражающихся друг с другом, с длинными списками имен, как в Старом Завете, и с мудреными диалогами на несколько страниц, которые Курт зачитывал очень медленно и торжественно. Примерно через час я пришла в себя и краем глаза начала смотреть по сторонам. Огонь в камине потух, Тони заснул в кресле, Бретт и Джастина сидели с остекленевшими взглядами, почти соприкасаясь головами. Слушал, казалось, только Л: он сидел почти неподвижно, сложив руки на коленях и слегка склонив голову набок. Наконец, спустя почти два часа, Курт закончил читать, выдохнул, положил на стол последнюю страницу, его руки повисли вдоль тела, а голова откинулась назад, и мы, очнувшись, стали ему аплодировать.

– Пока что всё, – выдохнул он. – Что думаете?