Второе сентября Всеволода Цаплина

Мужчины кружились вокруг феминистки в хороводе, трясли своими мешками и кричали, толкаясь, перебивая друг друга и стараясь заглянуть женщине в лицо.

– Природу решили переделать, твари?! – противно визжал интеллигент в роговых очках, с козлиной эспаньолкой.

– Не одумаешься – на куски порубаю! – грозился казачий хорунжий, размахивая шашкой и позвякивая двумя рядами медалек.

– Небось по ночам рукой себе наяриваешь, дура?! – орал прыщавый ирокез, подрыгивая худыми ногами.

– А ты подумала, сука, кто солдат рожать будет?! – рявкал военный в камуфляже и с блестящей кокардой во лбу.

– Давай ее трахнем, пускай порадуется немного, – бесновался некто в рабочей блузе, демонстрируя металлические фиксы.

– Не, не надо, это статья, – образумливал его солидный товарищ в галстуке и лакированных туфлях. – А вот груди мы ей намнем!

– Скоты вонючие! – отплевываясь, материлась феминистка. – Попробуйте только тронуть, пооткусываю все!

И лишь дьячок не произносил ни звука. Он стоял чуть в стороне, потупив очи долу, перебирал то четки, то курчавую бороду и отбивал щепотью где-то промеж грудей мелкие кресты.

– Мы показали вам короткую сцену из спектакля «Дорога к истокам», снятую во время генерального просмотра. Режиссер спектакля товарищ Посконников сегодня гость нашей студии, – объявила ведущая Культурного канала, неприятно худая девица.

Камера показала режиссера крупным планом, и он в знак приветствия церемонно кивнул.

– Скажите, пожалуйста, – обратилась ведущая к режиссеру, утонувшему в глубоком кресле, – эта сцена… – она задумалась, подбирая слово. – Это ведь кульминация всей пьесы, не так ли?

– Вы совершенно правы, – легко согласился режиссер, покачивая ногой. – Эта сцена – квинтэссенция всего спектакля, она вскрывает саму суть конфликта мужского и женского начал в современном обществе. Если вы успели заметить, в этой сцене представлены все срезы, так сказать, мужской части населения, все характерные представители…

Засвистел чайник на плите. Сева сходил в кухню, заварил чай, сделал бутерброд с колбасой и вернулся к телевизору.

– Что касается дьякона, не могли бы вы пояснить будущим зрителям сценический язык, с помощью которого вы раскрываете его образ, – попросила ведущая.

– Вы понимаете, – прогнусавил режиссер, – как вам сказать…

Он снял затемненные очки, вставил в рот дужку и привычно обхватил ее красивыми губами. Но этого оказалось недостаточно, он по-прежнему молчал – мысль не шла к нему. Тогда он завертел глазами и захлопал длинными ресницами, выискивая причину дискомфорта, пока не обнаружил ножку микрофона, торчащую у него из-за шеи, и не потрогал ее рукой.

Севе стало интересно, когда же он, наконец, родит. Сева даже перестал жевать бутерброд.

– Вот как я вам отвечу, – приступил к родам Посконников. – Золотой крест на соответствующем месте рясы дает понять неискушенному зрителю, что дьякон как человек божий находится с этим делом… как бы это сказать… в завязке. Я специально поставил его в стороне от активной, если так можно выразиться, группы мужчин. Это показывает, что как человек культа он не одобряет творящегося в его присутствии действа.

– А в принципе он… – решилась подсказать ведущая, желая поторопить мэтра.

Сева продолжал следить за интервью, невольно отвлекаясь на оранжевый пиджак режиссера и на его ярко-желтую рубашку с воротником-стойкой, подпирающим стриженый режиссерский затылок. Про бутерброд он на время забыл.

– Вы умница! – не выпуская дужку очков изо рта, фамильярно, будто молоденькую субретку своего театра, похвалил девицу режиссер. – А в принципе он «за». И в этой двойственности вся его нешуточная трагедия. Он знает, как должно поступать мирянам. Но он может принуждать их к этому, говоря бытовым языком, чужими руками, руками его прихожан. На паству же он имеет право воздействовать лишь словом божьим и никак иначе.

– То есть, – догадалась ведущая, – по-человечески он хотел бы быть участником этого мужского хоровода?

– Вот именно! – обрадовался Посконников.

Он вытащил изо рта очки и направил обсосанную дужку в плоскую грудь девицы.

– Ничто человеческое, как говорится, ему не чуждо.

– Не могли бы вы ответить на вопрос, очень интересующий наших телезрителей, – заворковала довольная своей сообразительностью ведущая. – Мне поступает огромное количество сообщений и звонков, а вопрос, по существу, всего один. Это даже не вопрос, это недоумение, – застенчиво добавила она. – «Целое ведро спермы – это же нереально», – пишут они. В основном, конечно, мужчины.

– Господи прости, ну конечно, нереально! – возмутился режиссер. – Что за ребячество?

– Поймите меня, – растерялась девица, но быстро нашлась, – я как ведущая передачи обязана удовлетворить их любопытство, это правило прямого эфира.