Второй дом от угла… Страницы жизни семьи, республики, страны

К новому месту жительства мы добирались самолетом Ан-2 по прозвищу «кукурузник». В кабину заходят пилоты, здороваются, готовят самолет к вылету. Запуск двигателей, запрос разрешения на взлет, выруливаем на полосу – и… честно говоря, разбег я прозевал. Между выводом двигателей на взлетный режим и отрывом от полосы прошло не больше десятка секунд, ведь взлетная дистанция у этого самолета чуть больше трехсот метров. Быстро развернулись над городом и полезли в горы. Первые минуты полета не предвещали неожиданностей, они начались позже. Лететь по ущельям в горах не очень комфортно, воздушные ямы доставляли неприятные ощущения. Аэропорт с грунтовым покрытием встретил нас равнодушно, размещался он на окраине районного центра и представлял собой территорию, ограниченную горами с восточной стороны. Одинокая кибитка служила местом прибытия пассажиров, продажи билетов, регистрации и взвешивания багажа. На некотором отдалении от кибитки развивался конус-ветроуказатель, в просторечии – колдун. Местные авиалинии пользовались спросом и обслуживали рейсы двух типов самолетов: Ан-2 и Ли-2, летающих в столицу и областной и районные центры.

Проживали мы в доме из двух комнат. Земляные полы оказались утрамбованы самым первобытным способом: этот пол, хоть и чисто выметенный, со временем покрылся выбоинами и был весь в бугорках, словно апельсиновая корка. Мебель самая простая, без которой не обойтись, панцирные кровати, стол, стулья для школьных занятий. Входная дверь с веранды вела в прихожую, там же была печь для обогрева дома и приготовления пищи. Фруктовый сад одной стороной примыкал к сараю, другой граничил с улицей Школьной, которая пересекала районный центр с востока на запад. Рядом – пристройка для содержания птиц и хранения угля, дров, черной полыни-карашвак и сухих стеблей хлопка-гузапая, топлива для печи.

В процессе работы над книгой мне на глаза попал сюжет неизвестного мастера бытового жанра, и вновь я вспомнил тандыр в нашем дворе.

Мама, присевшая на деревянный чурбачок, на ней цветное байковое платье, плюшевая жилетка на ватине, узбекские галоши. Волосы укрыты пестрым платком, их надо беречь от пышущего жара. Она задумчиво смотрит на танцующие языки пламени, огонь то начинает метаться, то поднимается прямым, высоким языком. Что ее заботит? Возможно, вспоминает своих родителей, братьев, приезд из средней полосы России к родственникам в Среднюю Азию. Замужество, трудные послевоенные годы, бытовые мелочи, детей надо выводить в люди, удачно прошедший день… Казан с молоком после вечерней дойки готов к кипячению. Чайник, прокопченный на очаге, ждет своего времени. Тандыр едва теплится. Лепешки, покрытые румяной корочкой, в подпалинах на бугорках, с обожженными зернышками тмина, а посередке жесткий хрустящий пяточек, в плетеном себете из таловника они издают волну горячего запаха, материнского запаха…

Электрическая лампочка высвечивает обмазанную глиной чудо-печь, навес надежно укрывает ее от ненастья и палящего солнца в знойный день. Изгородь, неповторимая своей неказистостью, – памятник тем далеким временам. Надвигаются сумерки, тусклое сияние зари ненадолго оживает и затягивается рваными тучами, окрашенными в синевато-серый цвет, небо тусклое, мертвенное и печальное, как всегда перед окончательным наступлением ночи.

Склон гор повсюду осветился огнями селений. Ленивый лай собак, жалобное мычание коровы: пришло время дойки. Вблизи от печи протекает арык, вода в чайнике взята из него, зимой он перемерзает и воду с большим трудом предстоит доставлять с реки Чычкан.