Второй круг

— Вот делов-то! Меня ведь можно отбросить — и все. Кто я? Никто! Как собачонка. По мне можно проехать и даже не оглянуться. Ведь я тебе, если вдуматься, совсем не нужна. Так, гавань.

— «В нашу гавань заходили корабли, — запел он, — большие корабли из океана. В таверне собирались моряки и пили за здоровье атамана».

— Тем более ты ведь не пьешь, не куришь. Зачем тебе ресторан? Для меня старался? Я тоже не пью. Это уже неоригинально — пить и смолить одну сигарету за другой. Неоригинально теперь иметь опухшую морду…

— До чего же ты болтлива! Сиди тихо. А то укушу.

Он пить не хотел, но принял рюмку и с непривычки «поплыл».

И тут заиграли «Вот мчится тройка почтовая». Какой же это был прекрасный тенор! Близкий к баритону — без этих заливистых верхов, свойственных многим тенорам, без неуместной «слезы», плотный, мужской, сдержанный, с «понятием».

Росанов расчувствовался, слушая песню, и покачал горестно головой.

— Что с тобой? — спросила Нина.

— Уж скоро год, как я… это… люблю, — вздохнул он, — да вот…

— Что?

— Да богатый выбрал, да… постылый. — Он махнул рукой.

— Опять дурачишься?

— Ни грамма не дурачусь.

Нина увидела на его глазах слезы.

— Кого ты любишь? — спросила она осторожно.

— Я — гад ползучий. Ударь меня, Нинка, по голове графином. Убей и закопай.

— Да?

— Да. Я, дубина, вообразил, что жизнь можно начать с нуля, что можно освободиться от прошлого.

— Не болтай. Много болтаешь. Болтун — находка для шпиона.

— Не всякий болтун — находка для шпиона.

— Ну так что же ты хотел сказать? — спросила Нина уже в который раз.

Он сунул ей в руку ключи.

Нина хмыкнула.

— Удивил!

— Нинка, — он опустил голову, — уж скоро год, как я… это… люблю.

— Да кого же?

— Тебя. И… и делаю тебе предложение. Поедем… значит… в загс.

— Ты серьезно?

— Я сейчас серьезнее, чем сорок тысяч братьев! Поедем!

— Но сперва надо расплатиться, — напомнила Нина.

На другой день выяснилось, что медицинская комиссия, о которой говорил начальник цеха, была попросту ежегодным медицинским осмотром всего инженерно-технического состава и к отбору в Школу высшей летной подготовки не имела никакого отношения.

Часть вторая

Глава 1

Через полтора года после того, как был списан борт «три шестерки», началась наконец реорганизация Базы, приостановленная из-за Мишкина. Совпадая один к одному с начертанными планами и в точном соответствии с плановыми сроками, были произведены переселения цехов, участков, лабораторий и раздевалок. В соответствии с планами произошли перестановки инженерно-технического состава. А вот дальше все пошло совсем не по плану. И вместо ожидаемых Чикаевым успехов возникли некоторые, никак не вытекающие из логики неожиданности. Было введено много технических новшеств, призванных облегчить работу и избавить инженеров и техников от излишней суеты и беготни. Были созданы самые современные лаборатории с самыми современными методами контроля и проверки агрегатов и систем, то есть надежность техники возросла. И тем не менее возникли сложности, которых не следовало бы быть.

Да, мы забыли сказать, что к этому времени начальник участка товарищ Линев стал парторгом Базы. Разумеется, это произошло не враз, а постепенно и вполне естественно. Мы заговорили о Линеве, этом безупречном человеке, преданном авиации полностью, когда-то мастере — золотые руки, оттого, что он неожиданно для всех выступил против политики начальника Базы товарища Чикаева. Он был принципиально против новшеств. Он считал, что уже сложившиеся формы управления Базы ничем не хуже новых и их надо только наполнить новым содержанием. В чем-то, может, он был и прав. Как у нас говорят: «Два раза переехать — то же, что один раз сгореть». Но о подробностях этой борьбы мы расскажем в свое время.

Прежде чем продолжить рассказ о частной жизни Чикаева, надо бы сперва порассуждать о производстве и о зависимости каждого из нас (ведь сейчас нас, технарей, большинство) от производства, но мы ничего этого делать не будем: трудно говорить о том, что все знают. Потому мы просто дадим несколько извлечений из его писем к «другу», восстановление которых затруднительно и вряд ли будет под силу науке и технике в ближайшие пятилетки. Следовало бы еще порассуждать на тему «производство — личность», так как начальник Базы вряд ли был бы понятен вне тонкостей производства, но работы на эту тему, по-видимому, уже имеются. Скажем только одно: все, даже подсознательные, мысли Чикаева связывались с аэродромом. После «исхода» Любы он, можно сказать, ел, спал, делал утреннюю гимнастику только «для производства». Он вел аскетический и здоровый, насколько это возможно в эпоху НТР, образ жизни, чтоб тело — «продолжение Базы», расплачиваясь за недавние сомнительные утехи, не напоминало о себе в самые неподходящие моменты работы. Он своим «аскетизмом» как бы откупался от телесности и превращался в некий «дух» Базы.