Второй круг

— Понимаешь… — сказал он, когда Росанов приблизился, — у нас всегда вылетает вот это донышко. Видишь? Хорошо бы это приспособление отремонтировать: на ферме без него прямо-таки плачут. На нем навоз вывозить со свинофермы — навозу по уши. Но вот это донышко, как дадим давление, вылетает, и кузов не поднимается. Ведь ты инженер, соображать должен.

— Должен.

— Эта штука и раньше плохо работала, а теперь, после модернизации, совсем не опрокидывает, а однажды одного товарища чуть штуцером не убило, а другого навозом накрыло.

— Рационализаторы! — сплюнул Росанов.

— Ну да, мы тут… рацпредложение оформили…

Росанов сел на землю — «отдыхал». Потом заглянул под кузов и продолжал «отдыхать».

— Оно и должно вылетать, — сказал он вяло.

— Как так?

— Давление не туда подаете.

— Как так?

— Не туда — и все.

— И оно будет вылетать?

— Будет.

— Всегда?

— Как только давление дадите.

— А что делать?

— Я схему нарисую, в которой пятилетний ребенок разберется. Если он сообразительный, конечно.

— Пойдем в контору. Там нарисуешь. Только не очень-то задавайся.

— С моей зарплатой задаваться трудно, товарищ начальник.

— Мы, помню, за энтузиазм работали.

— Мы тоже.

Сидя за столом, он «профессионально», едва касаясь карандашом бумаги, провел штрихпунктирные осевые линии, а потом выполнил эскиз по всем правилам технического черчения.

— Ишь ты! Как по линейке! — восхитился начальник. — А в тракторах соображаешь?

— Я в чем угодно соображаю.

— Может, введешь в строй эту хреновину и трактор?

— Введу. А как насчет оплаты?

— Оклад семьдесят рублей.

— А если работа сделана — деньги на стол, душа — на простор?

— Не имею права.

— Пусть тогда стоит ваш трактор и эта штуковина для навоза.

— Раньше мы так не рассуждали. Уж больно ты жаден до денег.

— Да, я плохой. Я за «так» упираться не хочу. За мои руки и мою голову надо платить чуть побольше. А то вы делаете вид, что платите мне, а я делаю вид, что работаю. За неделю ваша техника блестела бы — хоть на выставку достижений тащи, а так — сидите в дерьме. Я не против.

Он покосился на часы. Пожалуй, можно и сворачивать боевые знамена.

— Да, ты парень башковитый, — проговорил начальник, рассматривая эскиз, — конечно, я понимаю, а права не имею. Только государство тебя учило, и потому ты должен работать.

— Я и так работаю — на аэродроме.

Через несколько минут Росанов уже двигался по территории выставки, мало отличаясь от тех, кто пришел сюда ознакомиться с достижениями в различных областях.

С автобусом ему повезло: ждать не пришлось, и было свободное место. Он сел и задремал, прикидывая в уме, что в восемнадцать доберется домой, поспит до девятнадцати, в девятнадцать тридцать поедет на работу и в двадцать сорок пять доберется до места. Ну а если на работе еще удастся и поспать часа полтора, то жизнь будет вообще прекрасной и даже удивительной.

Нина после родов раздобрела, совсем перестала следить за собой, в ее походке появилась уверенность.

— Как Настька? — спросил он.

— Как будто лучше. Устал?

— Нет.

— Я тебя, Росанов, люблю за то, что ты никогда не ноешь.

— Толку-то? Был бы толк, ныл бы.

Она дала подержать ему крохотное, пугающе невесомое тельце ребенка в фиолетовых колготках, доставшихся по наследству вместе со всяким прочим детским барахлишком от мальчика, сына Нининой подруги, тоже бывшей стюардессы.

— А чего? — сказал Росанов. — Девчонка как девчонка. Бывают дети и похуже. Как думаешь? Ей-богу, бывают и похуже.

Нина поглядела на него с упреком.

— Ладно. Забери, — сказал он.

Нина поняла, что теперь надо идти вместе с Настькой куда угодно и вернуться в девятнадцать десять с готовым ужином.

И Росанов заснул. Он научился засыпать в любое время суток. Вот только просыпаться не научился.

Через час двадцать он уже сидел за столом. Нина, стоя рядом, убеждала его, что все будет хорошо (он, кстати, и не говорил, что все плохо), и она сбросит лишний вес, и они будут отдыхать где-нибудь на юге или в Прибалтике, и пойдут в Домский собор, и послушают орган.

Через десять минут он уже ехал в переполненном автобусе. Потом метро. И снова автобус. И думал:

«Нет, Витя, так дело не пойдет. Так ты загнешься. Надо срочно делать карьеру. Иначе каюк».

Петушенко был мрачен. У него болел живот. Он вытащил из портфеля банку с хреном и принял ложку.

— Построили вторую взлетную полосу, — сказал он, когда боль утихла.

— Знаю.

— А зачем?

Росанов пожал плечами: говорить не хотелось. Вот бы сейчас поспать!

— Нет, ты скажи, зачем она? — не унимался Петушенко.

— Мне вообще-то не докладывали, — Росанов зевнул, — наверное, нужна зачем-то. Наверное, самолеты будут на нее садиться.

— А теперь вокзал надо сносить, чтоб на его месте построить рулежные дорожки и стоянки.

— Может, обойдется, — предположил Росанов. — Может, не надо сносить.

— А разве старая полоса плохая?

— Неплохая. Отличная полоса. Но с двумя полосами лучше. Вдруг будет сильный боковой ветер — тогда садись на другую. Так, наверное?

— Так-то оно так. Но сколько деревьев вырубили! Ты видел, сколько зеленых друзей вывели?