Второй круг

— Что же делать? На деревья садиться не положено по наставлению по производству полетов. Тогда нарушится главный принцип гражданской авиации — полная безопасность.

— Ты не иронизируй, — проворчал Петушенко, — леса — это «легкие» планеты.

— Ты прав, пожалуй, насчет «легких».

Росанов достал термос и налил себе крепкого чая.

— Но это еще не все, — не унимался Петушенко, — тут ведь еще и деревню надо сносить: она оказалась в створе аэродрома. На ее месте нужно строить ближнюю приводную станцию.

— Ага.

— А людей куда? Куда деревню-то? В новые благоустроенные дома. А где дома? Из нашего жилфонда?

— Вообще эта деревня уже давно была не на месте, — Росанов отхлебнул из стаканчика, — ее еще сто лет назад надо было передвинуть. А крестьянам, думаешь, приятно слушать, как гудят аэропланы?

— Неприятно.

— А скотина и всякие там куры и гуси, думаешь, любят рев турбореактивных движков?

— Нет, нисколько не любят.

— Критика — это хорошо, но, прежде чем критиковать, надо знать, что ты хочешь предложить взамен… А шлепать языком… Я не об вас! — спохватился Росанов. — Я вообще.

Петушенко уставился в план вылетов. Росанов пододвинул к себе журнал передачи смены и стопку бортовых журналов, чтоб ознакомиться с замечаниями экипажей.

— Ходят слухи, что нам повысят зарплату, — сказал Петушенко.

— Тогда бы я послал машинки для стрижки газонов куда-нибудь подальше.

— И еще я ухожу в отпуск. Останешься вместо меня. Начинай помаленьку входить в роль. Побольше требовательности. Дави их.

«Погоди, они тебе еще устроят красивую жизнь», — подумал Росанов.

— Все ясно с планом вылета и работой на ночь? — спросил Петушенко.

Появились переодетые техники, расселись.

— Товарищи! — сказал Петушенко, поднимаясь. — Должен вас предупредить, что у нас сейчас работает комиссия, которая выявляет причины наших неудач после модернизации. Повнимательнее. У всех есть при себе регламенты?

Техники промолчали. Только Дубов заулыбался.

— Могут спросить у любого. Регламенты должны быть со всеми вклейками, дополнениями и изменениями. Если встречу кого без регламента — не обижайтесь. Ясно?

Дубов, продолжая улыбаться, кивнул.

— Далее! Просмотрите весь свой инструмент. Инструмент должен быть отмаркирован. Встречу кого с немаркированным инструментом — не обижайтесь. Недавно прилетел лайнер из Энска, и во втором движке обнаружили ключ на двенадцать, открытый, без марки. Кто работал этим инструментом? Кого сажать? Неясно. И еще! К вопросу о внешнем виде. Приведите себя в порядок. Академик… то есть извини, Лысенко, постирай в бензине свой комбинезон. Ты что, нарочно на себя масло льешь? А на матчасти тебя видно не так уж и часто…

Лысенко сердито засопел.

— А ты, Мухин, поменьше занимайся демагогией, — продолжал Петушенко, — языком любишь болтать много, а об самолетах забываешь. Еще об экономии… Товарищи! Немаловажное значение имеет экономия. Зачастую наблюдаются отдельные случаи халатного отношения. Так, например, некоторые товарищи льют отработанное масло на землю. Увижу — не обижайтесь. Это масло еще имеет народнохозяйственное значение.

Закончив разбор, он бодрой походкой прошел в кабинет начальника цеха, оставляемый на ночь начальнику смены. Строгов, сложив ладони, прислонил их к щеке и захрапел, показывая, что Лепесток пошел спать, — техники засмеялись.

Росанов сделал серьезное лицо и пошел поглядеть, где поставлены его самолеты, а вернувшись, заметил, что техники ведут свой «разбор». Когда он вошел, кто-то одернул говорящего, и все замолчали.

— Ну как? — сказал Росанов. — Может, пойдем на матчасть?

Ночь прошла спокойно. Росанову даже удалось соснуть часа полтора. Комиссии не было. Утром, уже в автобусе, глядя на штабеля леса, вырубленного для очистки места под вторую полосу, и на завод железобетонных конструкций, он вспомнил критиканство Лепестка. Потом вспомнил Настьку и улыбнулся. Сейчас ему казалось смешным, что, увидев маленький красный живой комочек, он побежал, перепугавшись, звонить по телефону Ирженину, будущему педагогу, спрашивая, нормально ли, если ребенок такой сморщенный и без конца пищит.

Еще он вспомнил, как стоял у Бутырского рынка и ждал Нину, чтоб идти в загс. Нина опаздывала. И вдруг, его осенило: надо бежать. Ну конечно, надо бежать! Она ведь не пришла. И он почувствовал себя как школьник, который замыслил побег с урока. И, еще раз глянув на часы, пошел к трамваю, радостно потирая руки. Вдруг его нагнал оранжевый трактор «Беларусь» и едва не зацепил своим гипертрофированным задним колесом. Росанов собирался было высказать трактористу все, что он думает о нем, но тут из кабины выпрыгнула улыбающаяся Нина. Ну разумеется, ей он не сказал, что в этот момент удирал.

Для загса нужны были два свидетеля, и он нашел пивную у рынка и взял двух мужичков, от которых потом никак не мог избавиться.

Еще он вспомнил, как пришел однажды с работы и застал ревущих Нину и Настьку.

— Что случилось? — спросил он, перепугавшись. — Что произошло?

На этот вопрос Настька ответить, разумеется, не могла, а Нина сквозь слезы еле выговорила:

— Оттого, что она плачет.