Второй круг

«В такое время! В такое время, когда и без того неувязки! Подсунуть такое! — скрипел зубами Чикаев. — Этот возврат никак не удастся классифицировать как прерванный взлет».

Затормозили у самолета.

— Где объяснительные экипажа? — спросил он.

— Здесь, — ответил начальник смены Петушенко, — утверждают, что перед вылетом масло было в норме. Росанов то есть.

— Объяснительные выпускавших самолет?

— Написаны. Двигатель снаружи сухой.

— Напишите и вы. Почему приняли неготовый самолет с соседнего участка? Почему допустили нарушение?

— Слушаюсь! Не было шофера на маслозаправщик, и мы…

— И вы объяснительную, — бросил Чикаев.

Потом деревянной походкой направился к машине.

— Вот с такими людьми мне приходится работать, — буркнул он. Шофер Коля вздохнул. Чикаев внезапно почувствовал усталость.

— С такими работничками коммунизма не построишь, — ответил ему в тон непонятно как появившийся рядом техник Строгов.

Чикаев терпеть не мог таких «единомышленников» и мрачно поглядел на Строгова — тот улыбался так обольстительно, словно с ним одним и можно строить светлое будущее.

«Похож на уголовника», — подумал Чикаев и тут почувствовал, что его сердце внезапно очутилось в твердой оболочке, не дающей возможности шевельнуться. Он судорожно глотнул воздух, надеясь, что оболочка ослабнет. Но она словно окаменела. На его лбу выступил крупными каплями пот. Ему показалось, что потемнело и в темноте замелькали изогнутые светящиеся змейки.

— Что с вами? — спросил Петушенко.

— Все в порядке, — с трудом выговорил Чикаев.

Глава 5

Росанов думал о том, что надо делать карьеру. При этом он не без некоторой иронии думал и о карьеристе Мишкине.

«Во, морда! — думал он. — Сколько, оказывается, гадостей может наделать один человек. И все только оттого, что не поглядел под колеса, не увидел льда. А какие последствия! Надо быть в нашем деле аккуратным, не распускаться. Внимание должно быть всегда включенным на максимум».

Еще он думал о других «карьеристах», которые на каком-то этапе допускали ошибки с далеко идущими последствиями. Наверное, на каждом аэродроме можно услышать где-нибудь в каптерке истории о нарушениях, передаваемые в назидание потомству из поколения в поколение.

«Тут как в горах, — думал Росанов. — Ни при каких обстоятельствах нельзя рот разевать. Ступил не на тот камень — и поехала лавина. А что касается карьеры, то тут надо быть предельно собранным».

Повод отличиться не заставил долго ждать.

С Севера пришел самолет с отказом сигнализации «Шасси выпущено». Командир доложил на землю о неисправности. Росанов, вызванный руководителем полетов на полосу, рассмотрел самолет в сильный бинокль и сказал экипажу:

— Ничего страшного. Шасси выпущены. Для гарантии поглядите на замки выпущенного положения. Их можно увидеть сквозь окошко в подпольном пространстве.

— Вас понял! — отозвался механик из эфира.

Сели, как положено, да только механик сгоряча расколол стекло, не заметив, что оно крепится всего одной гайкой.

Росанов выполнил на самолете все, что положено, «в рекордно короткий срок», а также заменил разбитое стекло, проявив при этом «русскую сметку», так как стекла были только на складе соседнего участка.

Бортмеханик балагурил, благодарил Росанова, говорил, что из-за такой мелочи, как стекло, можно было бы склепать задержку и даже прослыть трусом.

— Твои словеса мне не нужны, — сказал Росанов, — лучше пойди в АДС[5] и напиши в журнале благодарность за отличную работу.

Механик нахмурился.

— А надо?

— Надо. Не буду объяснять почему, но надо.

«Осточертели мне машинки для стрижки газонов — вот и все объяснение», — закончил он мысленно.

Механик двинулся в АДС как на заклание: не любил писать. В авиации каждое лишнее слово на бумаге или в эфире — петля на шею.

Росанов мучился весь день:

«Мелко! Как мелко, Витя! Слабый у тебя все-таки характер. Правы Академик и Лепесток».

А к вечеру он назвал свои терзания «незрелыми», подростковыми. Однако в конце рабочего дня, уже в раздевалке, желая как-то облегчить душу, рассказал о начале своей карьеры авиатехнику Апраксину, одному из двужильных, которые больше молчат. Работают и молчат.

— Мелко, пожалуй, — сказал он в завершение.

— Мелко, — согласился Апраксии и посоветовал: — Не мельтеши.

«И в самом деле мелко», — дошло до Росанова, хотя до разговора он не был в этом уверен, даже тешился «страданиями», видя в них признак собственной неиспорченности.

На другой день, как уже говорилось, произошел возврат «восемьдесят шестой». Ирженин, с которым Росанов двадцать минут тому назад прощался, вылез из самолета и прямым ходом направился в АДС. Его лицо было спокойным и злым. На Росанова он даже не глянул. Так и проследовал с поднятым подбородком мимо.

— Масла было в норме! — крикнул Росанов, узнав о причине возврата.

— Полноте, — буркнул тот, не останавливаясь.

Появилось начальство. Войтин, механик Ирженина, разводил руками: он, как и Росанов, ничего не понимал. Масла и в самом деле было в норме.

…А потом вопросы, объяснительные записки, беседы с незнакомыми товарищами, повторные беседы, и повторные объяснения, и повторные записки.