Второй круг

— Значит, вкратце. Лысенко, он же Академик, — нахал, демагог и болтун. Но как меняет колеса на «тушке», на Ту-104 то есть! Артист! А кроме колес, ничего толком не соображает. Дубов — бездельник редчайший — спит на ходу. Но как отыскивает царапины на герметичной части самолетной обшивки! На любом отыщет. Если какой-нибудь бортмеханик начнет выламываться и требовать чего-то, ты: «Дубов!» Он тебе: «Есть!» Ты: «Отыщи-ка на этом лайнере царапину, выходящую за норму технических условий». И найдет. И тогда ты возьмешь индикатор, замеришь царапину и скажешь бортмеханику: «Ставлю машину на прикол». И поглядишь, куда денется все его высокомерие.

Апраксин — малый хоть куда. Пудовкин — его друг. Тоже парень хороший. На этих двоих можешь положиться, за них можно быть спокойным. Умеют все. И молчат. Пашут как волы и молчат. Что бы ни было, никогда не жалуются. И снег, и ветер, и звезд ночной полет, и обед пролетом, и премиальные мимо, и работы вчетверо против нормы — молчат. Только кряхтят: Трехжильные ребята. А нужно, сейф откроют и японские часы починят. Есть у тебя японские часы?

— Откуда? От сырости? У меня и отечественных нету.

— Так вот. Этих двоих поддерживай. Хоть словом поддержи, хоть по головке погладь. А если есть возможность, брось каждому на клык по червончику для поддержки штанов. Они век будут помнить. Была б воля, всех разогнал бы к черту, а их двоих оставил.

Петушенко осмотрел близлежащие кусты, как будто здесь мог хорониться кто-нибудь из техников, и удовлетворенно потер руки.

— Нет, ты не знаешь этих людей, — пояснил он, присаживаясь на пень, — не люди, а гады. Ты еще узнаешь этих псов, в особенности старого козла Строгова. Этот зверь сегодня с тобой и водки выпьет, а завтра капнет главному инженеру, что видел тебя под булдой. Правда, главного уже скинули.

Петушенко снял с термоса крышку, постелил на пенек газету, придавил ее от ветра двумя сырками «Дружба», огурцом и куском хлеба.

— А что за человек начальник нашего цеха Прыгунов?

— Шустрый, из ранних. Ставленник Чика. За так называемые современные методы руководства его выдвинули. Умеет пилюлю позолотить и вообще мягко стелет. Чик любит товарищей, которые умеют и про Гёте поболтать, и улыбнуться, и вилку в левой руке. Но я против таких методов «сю-сю» и болтовни про Гёте и хреноте. У нас надо без обмана: нечего тратить время на рукопожатия и фальшивый интерес к здоровью жены и тещи. Пока Прыгунов только присматривается. Пока он нейтралитет.

Довольно быстро захмелели, однако Росанов, как подчиненный, был трезвее.

— …но ничего, — продолжал свой монолог Петушенко, — в неофициальной обстановке ты меня зови Григорий, но среди этих лисиц — ни мур-мур… Ничего, Витя, мы вдвоем разобьем все их козни. Они у нас взвоют. Тебя они не боятся пока, а ты, как поймаешь спящего, — сто процентов за сон на работе.

— Да я и сам не прочь придавить минут по нескольку на каждый глаз, если нечего делать.

— А мы аккуратно, грамотно. У меня ключ от кабинета начальника цеха.

— И вы думаете, они не знают про то, как вы спите в кабинете?

— Не знают. Там толстые занавески. А ты чуть что — сотня процентов. Вот я наводил о тебе справки. И что мне сказали? Сказали, что ты бесхребетный малый, что нет у тебя никакого характера, нет силы воли. — Петушенко сделал волевое лицо: — А как изменить мнение о себе? Очень просто. Режь не меньше пятидесяти, и будешь хорошим человеком, и сразу пойдешь по лесенке наверх. Мишкин отчего так скоро полез? Резал премиальные почем зря — техники воем выли. Итак, нам надо с тобой держаться вот как! — Петушенко сцепил пальцы обеих рук и, подняв над головой в пьяном восторге, сжал их что есть силы. — Ну-ка разбрось остальное.

Росанов разлил остальное.

— А от кого зависит твоя репутация? Не знаешь? Хе-хе!

Он поглядел на Росанова хмельным, хитрым глазом.

— От меня! — Он ударил себя в грудь и от удара закашлялся. — Но и от твоих подписей в ведомости на премиальные, — добавил он, больно ткнув Росанова в грудь, — ведь что думает высшее начальство? Оно ведь на матчасти тебя не видит. Оно, может, и фамилии твоей не помнит. А что оно думает? Оно думает, что, если ты не режешь премиальных, значит, тебе наплевать на производство, значит, хочешь жить спокойно…

— А я и хочу жить и работать спокойно, — влез Росанов. Петушенко только досадливо отмахнулся.

— А если режешь, то, значит, болеешь. Усек?

— Может, все это так, только…

— Никаких «тольков»! Я не первый год замужем. А ты работаешь без году неделя. Ты слушай меня. И молчи. Я, наверное, скоро поеду в загранку, а кто останется вместо меня? — Петушенко поглядел на Росанова. — Ты! Ты! Бели будешь хорошим человеком. Но пока молчок. Сам понимаешь, поездка может и сорваться. А тебе разве плохо получать на сорок рублей больше? Это не считая премиальных, а премиальные — от нового оклада.

— Это, конечно, так, но…

— Никаких «но»! Молчи! И все зависит от тебя.

«В самом деле, спорить бессмысленно, — подумал Росанов, — а работы будет так много, что времени не хватит на ловлю спящих. Сам лови, «ловец человеков».