Второй круг

— Ну, знаешь ли, на Севере тоже работают люди, — сказала Нина, — а в голове у тебя каша.

— Э-э, дорогая, тут надо делать различие. Одно дело гастролер, турист и романтик, а другое — работник и он же хозяин. Гастролер строит бараки, а хозяин — дома на сотни лет и детей растит. Поняла, что я имею в виду?

— Ладно, поняла. Надо спать.

— Надо делать пользу! Вспомни, что говорили наши великие писатели. Еще Федор Михайлович Достоевский говорил, — Росанов наткнулся на речь Достоевского, — он говорил: «Смирись и служи своему народу, поработай на народной ниве. Не езди за туманом»…

— Стал бы он говорить про туман! — хмыкнула Нина, сообразив, что Росанова уже несет. Но Росанов не обратил внимания на ее справедливое замечание и продолжал:

— Ведь народ — основа всего. Эта основа не поддается новомодным идеям всяких гастролеров, которые горды, и высокомерны, и… и проповедуют ехать за туманом. И за эти проповеди еще хотят каких-то исключительных для себя прав. Народ — это костер, а гений — искра, вылетевшая из костра, которая, однако, состоит из того же вещества, что и костер. А когда писатель сделан не из огня, а…

— Не ругайся! — упредила его Нина.

— … а неизвестно из чего, то что же это такое, братцы, получается? И сейчас есть такие торгаши от литературы, которые торгуют своей совестью и народом. Гнать их, менял, из храма! Грязной метлой гнать! Сеня! Ишь ты, прохвост! Растлитель невинных душ! К стенке его!

— Ну а что ты предлагаешь?

— Что предлагаю? — Росанов споткнулся. — А чтобы каждый человек смирился и… и работал на народной ниве. Как предлагал Достоевский. «Смирись, гордый человек, и… и вкалывай!»

— Но ведь ты и так работаешь на «народной ниве». Чего тебе-то надо? Ведь и аэродром — народная нива.

— «Нива»! — передразнил он. — Какая это к черту нива, если восемьдесят процентов своего рабочего времени я занимаюсь черт знает чем: пустые хлопоты, бестолковщина, внутричеловеческие отношения. Я каждую смену пробегаю километров по двадцать по аэродромным стоянкам, а нам не могут выдать на смену даже велосипеда. Я иногда не успеваю даже поглядеть, что делают мои техники. Вообще в народе сейчас накоплено столько энергии, а тратится она…

— А некуда девать силу — ходи в турпоходы, изучай родной край.

— Еще одна такая шутка — и я не отвечаю за себя?

— Чего же ты хочешь?

— Дела. Настоящего дела, а не пустых хлопот. Вот возьми наших героев — Менделеева, Можайского, Циолковского, адмирала Макарова… Что они делали? Они занимались делом, а не пустыми хлопотами…

Он забыл, что хотел сказать, и продолжал доверительным тоном:

— Вот тут какой-то тип на лекции говорил о благосостоянии, что это, мол, главное на данном этапе. А я плевал на ваше дерьмовое благосостояние. Мне не нужен ваш кретинский цветной телевизор вместо черно-белого: мне и ваш черно-белый не нужен. Мне не нужны ваши дерьмовые ковры. Мне нужно…

Росанов споткнулся и махнул рукой.

— Что? — спросила Нина. — Что тебе нужно, дурачку?

Она глядела на него как старшая сестра на своего горячо любимого братца-балбеса.

— Мне нужно величие моей страны. Вот что! — выпалил он.

— Куда ж больше величия-то?

— А ваши тряпки я в гробу видал, — перебил он, не слушая возражений, — все ваши вещи и тряпки — тлен и суета, химеры и фантомы. Истинные герои не искали богатства на земле. Но они поднимали дух. И рядом с ними я бы нес голову высоко! А вы мне — «За туманом!» Тоже мне властители дум! Я не хочу за туманом! И подавитесь своими клоповоняющими коврами!

— Ну, знаешь, ты тоже не говори насчет благосостояния, — рассердилась Нина, — это разве плохо, если ты можешь за свои деньги купить кофточку, купальник, я имею в виду хороший купальник, ну, темные очки и шляпку…

— Тебе нужна никелированная ручка в отхожем месте! — выкрикнул Росанов. — А ты о душе подумай! О народе, который есть основа всего.

— Ну а конкретно? И что ты вообще шумишь? Сейчас соседи прибегут.

— Пусть бегут. Я и им скажу! Заберусь на стол и такое им скажу! Такое!

— Что ты им скажешь? Что ты скажешь им, дурачок?

— Чтоб они… потрудились на ниве народной и… и смирились. Зови их сюда! Немедленно! «Смирись, гордый…»

Нина на мгновение представила своих соседей: полуслепую старуху, которая проводит большую часть времени в церкви, старика, который большую часть времени спит, и мать-одиночку, работницу швейной фабрики, с пятилетней девочкой, скромную и молчаливую женщину тридцати шести лет. Им только и не хватало, чтоб Росанов призывал их к смирению. Нина засмеялась, представив аудиторию, состоящую из соседей, и Росанова на столе.

— Ты что смеешься? — рассвирепел он. — Ты чего?

— Ишь ты — лектор! Просто ты завидуешь Рыбину.

— Вообще-то завидую, — согласился он, успокаиваясь, — я вообще-то завистник. А по правде, пишет он неплохо. А Сеня — негодяй. Негодяй он!

— Боже! Какая у тебя в голове каша! Какой же ты дурачок!

— Да, я плохой. Меня надо повесить. На суку. Нинка, повесь меня! Повесь! Умоляю! Или на уши поставь! Под половик, под половик! На уши и под половик!