Второй круг

«А ведь она не подлый человек, — думал он, — просто делает что ей хочется. Какие-то дурацкие клубы, говорильни. Неужели она думала, что вся ее жизнь — сплошное свадебное путешествие, что мы всегда будем куда-то ездить, загорать, купаться в море, рассматривать какие-то картины и по вечерам сидеть на открытой веранде среди так называемых друзей и она, разумеется, будет блистать, все в нее будут влюблены, а внизу море и южная ночь, а ей всю жизнь двадцать лет. Начиталась какой-то западной дребедени, и в голове — винегрет».

Он стоял, опустив голову, и шевелил пальцами босых ног. Когда же глянул на Любу, то вздрогнул: она стояла перед ним, скосив глаза и высунув язык.

— Надо было бы вызвать «Скорую помощь» и отправить тебя в сумасшедший дом, — сказал он.

«И все оттого, что нет детей», — подумал он.

Он ушел в свою комнату, залез под одеяло и против воли прислушивался, как Люба раздевается, хлопает ладонью по подушке, плещется в ванной.

Она подошла к двери, подышала, потом щелкнула выключателем.

Он стал вспоминать прошедший день. Начальник цеха, «орденоносец» Линев и главный инженер Винокур пошли на понижение. Мишкин рыдал, как дитя: помутнение рассудка, крах надежд.

Поступило ценное указание об устройстве якорных стоянок. Теперь самолет перед запуском двигателей на земле надо цеплять за стойки шасси цепями. Это, разумеется, неплохо придумано, необходима защита от дурака, но что делать до того, как стоянки будут оборудованы? Самолеты же должны летать. Не ставить же всю авиацию на прикол из-за «подлеца» Мишкина. Жалко, что побили в Энске этого крепыша Юру… как его фамилия? Юру, короче. Вот он был боец и фонтанировал идеями. Если б его предложения хорошенько отредактировать, то… Восемь человек — ногами. Конечно, и его заносило… Что-то давит на грудь. Уж не к перемене ли погоды?

Ему показалось, что он только задремал, как затрещал будильник. Этот звук исходил как будто изнутри и был порождением рассудка. Еще не включившись в действительность, он поднялся и заплясал на одной ноге, не попадая другой в штанину. Он прошел в Любину комнату. Она спала сном младенца.

Чикаев попробовал было выступить против себя, становясь на точку зрения Любы: даже у курицы ведь есть какие-то соображения. Но в голову лезло совсем другое. В бустерной системе тягача… Надо обязательно проверить, как отремонтировали перила в ангаре: еще кто-нибудь свалится… И дырка на обтекателе локатора… Черт подери, какие же это птицы на высоте десять тысяч метров — надо разобраться… Черт! Это черт знает что! Пусть я зануда и формалист, но пассажир доверяет свою жизнь мне, зануде и педанту, который ни при каких обстоятельствах не нарушит инструкций, писанных у нас краевым по белому. Пассажиру плевать на то, что у меня тонкая душевная организация и я плачу, слушая такой-то квартет Бетховена. Пассажиру не хочется, чтобы по нем кто-нибудь плакал. И я не намерен меняться в угоду этой обормотке. Черти бы ее побрали! Если я изменюсь, то и мир станет иным. По крайней мере, произойдет больше летных неприятностей. Но, черт подери, что делать с якорными стоянками? Хорошо бы занавесить окна, включить запись воя волков и самому повыть…

В дверь позвонили — это был шофер Коля. Чикаев не успел позавтракать.

На обочине дорога он увидел знакомого командира Ли-2 Ирженина и попросил шофера притормозить.

Добрый молодец, ладный, широкоплечий, узкобедрый, Ирженин в мгновение преодолел расстояние до открытой дверцы.

«Счастливчик!» — подумал Чикаев, поглядывая искоса, как Ирженин бросает свое крупное, кажущееся невесомым тело на заднее сиденье. Захотелось найти в нем какой-нибудь изъян: хоть зуб, тронутый кариесом, хоть прыщик. Нет. Все в порядке. И пахло от него свежестью и чистым бельем. Вот только уши. Что это у него с ушами? Отчего шкура слезла с ушей?

— Как жизнь? — спросил Чикаев.

Ирженин этот вопрос, наверное, по простодушию или из желания поболтать воспринял не как риторический и стал рассказывать о своих похождениях.

— Из-за этого вашего Мишкина или как там его…

— Мишкина, — буркнул Чикаев, — и тут он…

— Из-за него я чуть богу душу не отдал. Попал в пургу. И отморозил уши.

Чикаев вежливо изумился, думая, однако, о своем.

И Ирженин заговорил. Чикаев слушал его вполуха и вежливо кивал, глядя вперед на дорогу. Рассказ словоохотливого счастливчика Ирженина он воспринимал как побасенки «Всемирного следопыта» или «Вокруг света», до которых нам, простым людям, нет никакого дела.

— А самолет не сдуло? — спросил он.

— Мой — нет. У меня бортмехаником Войтин. И этим все сказано. А один унесло в бескрайнюю тундру.

— Да, стихия, — вздохнул Чикаев, — с ней нельзя на «ты»…

Дальше он не слушал Ирженина и думал, что зря остановил машину: мог бы и проехать мимо, невелика птица.

Он прошел в свой кабинет, сел за стол и перевернул листок календаря. Потом стал выписывать на отдельную карточку дела на нынешний день, определяя каждому свое время.

В кабинет вошел инженер управления, непосредственный начальник Чикаева — маленький, с солдатской выправкой, хотя в армии никогда не служил, с неподвижным, желтым лицом.