Второй меч

Все протоптанные дорожки между низкими и высотными домами усеяны маргаритками, и только ими. Пожилой мужчина и такая же женщина перед входом в дешевый пансион, женщина ищет ключ от квартиры в глубоких карманах пальто мужчины. Юнец дает пощечину матери. Все затравленные – а где же те, кто травит? И вот: я ребенком – какой вихрастый, щекастый! И ору во всю глотку – а теперь захныкал, как младенец. А вот гляди-ка! Вон идет считавшийся умершим местный наш городской сумасшедший, ни с того ни с сего, как ни в чем не бывало, – только бородой оброс за последнее время – ах, время!

Возня на тротуаре, один нечаянно толкнул соседа, задел своим прямоугольным компьютерным рюкзаком, и задетый тут же распустил руки.

Так много детей, которые, если посмотреть на них, особенно издалека, прячутся, как будто их застукали за чем-то недозволенным – а между тем они всего лишь, вот как эти двое, гоняют по земле жестяную банку.

Старуха, вот она стоит перед скамейкой и самой себе твердит: «Сиди!» – и снова: «Сиди!»

И вот чего только не увидишь на этих петляющих объездных маршрутах: ехали туда – один в растерянности торчит над своими инструментами, разложенными на мостовой, едем обратно – все так и торчит. Вон тот трясется всем телом и просит другого угостить огоньком, руки дрожат. Тот с ног до головы покрыт татуировками, до самых своих обкусанных ногтей. Старик, сгорбившись, ищет орехи на орешнике и не знает, что сейчас только май, и лето еще впереди. И снова ребенок, он орет в спину кому-то незнакомому, коварно, издалека – может, ругается? Нет чтобы этому постороннему, когда тот обернется, кивнуть. И еще не забыть: немало и таких, что на исходе своих сил, вот как эти, так, для примера, прислонились к стволу придорожного дерева и не в состоянии не только сделать дальше хоть один шаг, но не способны даже своими судорожно скрюченными и постоянно что-то перебирающими в воздухе пальцами выловить из собственного кармана нечто необходимое, ключ или не менее нужную английскую булавку: «На помощь! – напрасно обращаются эти пальцы, совершенно отбившиеся от рук, к телу, к которому принадлежат и желают снова прибиться, – помогите! Спасите! Ради всего святого, на помощь!»

Вместо ответа – одно издевательство, а не ответ, – урчание в воздухе, уже давно что-то урчит, постоянно, не сегодня началось, такое равномерное гудение – радиоволны? – урчит и гудит, однако особенно, не то что обычные повседневные шумы и звуки, и все четче и яснее, когда прозвучит этот крик о помощи. И сколько еще таких ничейных территорий, маленьких, но их все больше.

Думаете, в недрах автобуса за время этого вечернего объезда ничего интересного не происходило? Ошибаетесь, есть о чем рассказать: я пришил себе на рубашку пуговицу. Чувство сохранности на запястье, домашний уют, даже пока ты далеко от дома. А один из пассажиров обругал свой мобильный телефон: «Ты запарил мигать уже, козел!» А я, подперев щеку ладонью, глядел на ивы и тополя, проплывающие мимо приоткрытого окна автобуса, улавливал в белом пуху движения черных мушиных крыльев, или нет: тополиный пух сам был частью мух, и невозможно «белых пухомух» (я их так называю) сдуть с руки, и я думал буквально так: «Эта муха спасет человечество!» И вот еще пассажир – японец в маске-респираторе. И еще другие, именуемые «карапузами» и «птенчиками», или сразу и то и другое – «птенчик-карапуз». И не забыть еще: в глубине автобуса – женщины, прихорошившиеся к вечеру, на каждой остановке новые.

И да, вот еще, открытая церковь на одном из объездных петляющих путей, на границе Иль-де-Франс, ближе к Нормандии и Пикардии. Во время одной передышки я зашел в нее. Она была открыта, перестроена в зал для игры в бридж, тихо внутри, у одного столика игроки, женщины. У второго стола – еще женщина, пожилая, одна, глаза закрыты. Ни следа больше от церковного убранства. Хотя вот все-таки кое-что: лампада на боковой стене, электрическая, еще со времен, когда тут проходили богослужения, и вот отражается теперь, поблескивает в очках, сдвинутых на лоб у женщин, играющих в бридж. А вот еще один пережиток прошлого: бывшая исповедальня, теперь в ней дети играют в прятки. А снаружи полукруглая арка над входом еще хранит остатки средневекового ромбовидного узора, как будто два глаза, соединенные между собой, я так представлял себе вариант компьютерного сервера. А вот еще глядите-ка: тысячелетний камнетесный знак, гравированный в виде пирамиды из деревьев, и еще бегун, который, остановившись перед этим значком, как перед указателем пути, делал любимые упражнения. Я напоследок еще зажег пару свечек там и тут, не внутри, под лампадой, а снаружи, на воздухе, поближе к ромбам и знаку, высеченному на камне, одну – за живых, другую – за мертвых. Тогда-то я и узрел вновь мою змею. Вынырнула на границе плато и улеглась, свернувшись в клубок, погреться на заходящем уже майском солнце, вместе с другими, позади старой церкви в траве, и не тронулась с места, только подняла на секунду пятнистую голову.