Второй пояс. Откровения советника

Приземлившийся самолет не стал глушить двигатели. Под рев турбин и шум вращающихся винтов из чрева самолета выбегали облаченные в новехонькую форму новобранцы. Для них военная служба только-только начиналась, но жизнь уже поделила всю эту серую людскую массу на тех, кого смерть подстерегала в самые первые дни пребывания в Кандагаре, и на тех, кому суждено было выжить в этой безумной бойне. В отличие от меня, навсегда покидающего эти края, у них все еще было впереди. Перед моими глазами вдруг отчетливо предстал майор, заживо сгоревший в машине, и его инзибод с оторванными ногами. Какое-то неприятное ощущение тут же вкралось в мою душу. Я почему-то подумал о том, что может случиться с этим самолетом, если в одну из его турбин влетит «стингер». Однозначно, мало не покажется, и, если самолет начнет разваливаться в воздухе, спасения мне уже не будет. Даже при падении с небольшой высоты человеческая плоть не выдержит удара о землю и превратится в мешок с дерьмом. Я попытался отбросить эту назойливую мысль, а она с параноидальной настойчивостью все свербела и свербела где-то в глубине моей черепной коробки.

Пока я лихорадочно копался в своих бестолковых мыслях, глупо улыбаясь провожающим меня ребятам, афганский летчик, по всей видимости, командир корабля, стал торопить всех отлетающих с посадкой, красноречиво показывая на часы и говоря, что Кабульский аэропорт их ждать не будет. Закроют взлетно-посадочную полосу, и тогда лети куда хочешь.

Пассажиров на борту было немного, человек пятнадцать – двадцать. В основном, это были афганские солдаты, отслужившие положенный срок и возвращающиеся к себе домой, да еще несколько офицеров, летевших в Кабул по служебным делам. Я напоследок обнялся с мужиками, посмотрел всем в глаза и, резко развернувшись, пошел вглубь фюзеляжа самолета, волоча за собой дембельскую сумку и чемодан с уложенными в них личными вещами и бакшишами.

Взревев всеми четырьмя турбинами, самолет двинулся в сторону взлетно-посадочной полосы, и через несколько минут колеса его шасси оторвались от бетонки.

Я смотрел в иллюминатор, пытаясь с высоты разглядеть местность, которую хорошо знал по картам и фотопланшетам, но ничего, кроме бесконечных хребтов, так и не увидел. Наблюдая за проплывающими внизу скалами и отрогами, поймал себя на мысли, что непроизвольно отыскиваю самые высокие места, где «духи» могли оборудовать позиции для пуска зенитных ракет. Чтобы отвлечься от этих мыслей, отвернулся от иллюминатора и попытался немного вздремнуть. Но из этого у меня тоже ничего не вышло. Так и летел, думая о чем-то отвлеченном, но вся эта бессмыслица, не успев зафиксироваться в сознании, тут же вылетала из головы и мгновенно забывалась.

Приземлившийся самолет подрулил не к восточной стоянке, как это обычно делали все военно-транспортные самолеты, а к западной. Эта стоянка отличалась тем, что на ней не было советского блокпоста, а стало быть, меня там никто из «представительских» не ждал. Повертев головой по сторонам и не увидев ни одной славянской физиономии, понял, что нужно искать способ как-то добраться до Представительства. Дежурившие на посту сарбозы, как назло, попались настолько тупыми, что я не смог от них добиться ничего путного. В итоге они порекомендовали мне пройтись до шурави на восточную стоянку. Тащиться почти два километра с тяжелым багажом в руках у меня не было ни малейшего желания и поэтому пришлось выходить в город и нанимать такси. Шустрый афганец-таксист быстро смякитил, в какое положение я попал, и сразу же назначил таксу за проезд в размере пятисот афгани. Торговаться с ним было бессмысленно, поскольку других машин поблизости не было, а ехать как-то надо.

Минут через двадцать на виду у удивленного ответственного дежурного по Представительству я выгружал из багажника желто-клетчатого рыдвана все свои вещи. Подполковник никак не мог поверить, что я вот так, запросто, сел в случайную «бурубухайку» и проехал на ней полКабула, совершенно не заботясь о своей безопасности. Он попытался даже обвинить меня в неуместной самонадеянности, попутно пригрозив доложить о моем поведении по инстанции. Но когда я из внутреннего кармана своего костюма вытащил эргэдешку и со словами «привет из Кандагара» сунул гранату ему в руку, тут же притих.

Сдав дежурному весь свой арсенал, я почувствовал себя намного спокойней. Теперь меня совершенно не беспокоило, как я проведу свои последние дни в Кабуле. Самое главное для меня теперь было, каким образом я смогу попасть в дуканы «Шахринау», чтобы прикупить там недостающие бакшиши, которыми в спешке не успел отовариться у себя в Кандагаре. Невольно поймал себя на мысли, что о Кандагаре думаю, как о чем-то родном и близком. Интересно, как быстро я смогу от всего этого отвыкнуть?

Вечером того же дня позвонил по телефону, номер которого мне незадолго до своего отъезда из Кандагара дал Мир Акай. Трубку поднял он сам.