Второй после Мадары (СИ)

— Что ты смотришь так? Неужели доброй души не нашлось рассказать тебе, что его убил я?

Ханаби поверила ему сразу. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он говорит правду. И Ханаби мгновенно пожалела, что он не промолчал.

Словно воздухом её ударило так, что отбросило от него. Обито в секунду очень сильно постарел. Он всё ещё зло улыбался, всё ещё морщился от боли, даже следы тяжёлых ранений, что когда-то свели их вместе, тоже всё ещё были здесь — навсегда запеклись на его груди и животе в виде длинных поперечных шрамов, от которых Ханаби когда-то в постели не могла оторвать пальцев — ласкала и ласкала, как будто продолжала лечить.

Но это уже был чужой человек. Опасный. Возможно, опаснее, чем кто бы то ни было, кого встречала Ханаби. Опаснее Орочимару.

Убить её брата? И любить её сестру?

К своему стыду, Ханаби даже не знала, что хуже.

Похоже, какие-то рефлексы сыграли за неё, потому что она вдруг обнаружила, что в её руке оказался кунай, а тело застыло в оборонительной позиции.

Что-то дрогнуло в лице Обито. Страх?.. Разве он боится… хоть чего-нибудь? Ханаби не могла припомнить, чтобы боялся. Но сейчас ей этого очень хотелось.

Зачем он рассказал ей это? Значит ли это то, что он собирается напасть? В понимании Ханаби о таких вещах рассказывают только перед смертью. Собеседника или… своей.

Мысль о Неджи больно уколола в сердце. «Мог ли он сам напроситься на удар Обито? Могло ли быть что-то, что смягчит его вину?» — против воли закопошились малодушные надежды.

Стоп, сказала себе Ханаби. Это абсурд. Она делает выводы на пустом месте. Она не так поняла. Очевидно, Обито имел в виду другое.

— Что ты сейчас сказал? — её голос напомнил писк, и Ханаби разозлилась на себя, осознав, как жалко она выглядит.

— Я был тем, кто прикончил твоего брата. Ну? Что ты сделаешь? Убьёшь меня?

Остатки разума шептали Ханаби, что первой вступать с ним в схватку не стоит. Как бы Обито ни был травмирован, постоять за себя сил у него хватит. Ей уже не раз посчастливилось наблюдать его нечеловеческую выносливость. И пусть он даже только что едва не стонал от её рук, пусть ему сейчас очень больно, действительно больно… Мысленно подбирая точки, куда ударить было бы эффективно, Ханаби словно резала себя заживо. Ей было приятно, когда он доверял ей своё тело, терпел боль от её рук как необходимую, такой сильный — покорялся… Однако сознательно ударить его на поражение было выше её сил.

Но что за страшные слова он говорит? От них веет стальным холодом оружия и сильнейшей опасностью. Кто там — внутри её Обито? Внутри его такого родного тела?

Разве он мог желать смерти Неджи? Ханаби вспомнила, каким ударом для неё была его смерть.

Почему?..

— Почему? — вслух повторила Ханаби и инстинктивно подняла кунай выше — на уровень лица. Ей вдруг очень захотелось убежать отсюда, хоть куда-то деться из этого царства абсурда и опасности. Она активировала бьякуган, чтобы контролировать сзади расстояние до люка вверху и одновременно держать в поле зрения Обито.

— Боишься, что я солгу? — хмыкнул тот. — Мне больше нечего скрывать. Я убил его, как и многих других глупцов, действовавших наперекор всеобщему счастью. Для тебя это, наверное, пустые напыщенные слова? Сколько тебе лет? Едва двадцать? Даже если ты до того ещё не успела познать боль, разве его смерть не заставила тебя понять, что этот мир — жестокая ошибка? Что он несовершенен настолько, насколько вообще возможно? В совершенном мире он бы ведь не умер, верно? Но твой брат сам отверг такой мир и поплатился за это. Я предупреждал. Я предупреждал их всех.

Ханаби сглотнула. Происходящее окончательно перестало казаться реальным. Хотелось коснуться Обито, почувствовать связь, спросить мягко, всё ли в порядке, — ведь очевидно, что его рассудок функционирует совсем не так, как надо, если не сказать хуже. Хотелось убедиться, что он просто ударился головой и это последствия травмы. Иначе это всё не имеет смысла.

— В этом чёртовом мире всё наперекосяк! Зря я дал ему шанс! — он хлопнул кулаком по земле и скривился от боли, свирепо и жалобно одновременно.

Ханаби увидела всплеск чакры — и Обито оказался ровно перед ней: шуншин. Он схватил кунай поверх её запястья и дёрнул к своей груди.

— Давай.

Его ладонь была сухой и горячей. Он сжал её запястье почти до хруста, затем ослабил хватку.

— Ну? Ты ведь хочешь этого.

Обито двигался обманчиво легко, но Ханаби словно чувствовала всем телом, как ему всё ещё больно.

Она ни в коем случае не хотела его смерти. Кисть разжалась, и кунай, блеснув, полетел вниз. Обито дёрнул бровью, затем презрительно скривился.

— Бей, или я тебя убью. Я чудовище, ты сама говорила. Ты ведь не сможешь жить, зная, что могла отомстить за смерть брата и многих других коноховцев, но не сделала этого. Или я, или ты. Выбирай. Ты шиноби, чёрт возьми, или никчёмная слабая девчонка?

Ханаби всхлипнула, и вдруг ей овладело то чувство — когда всё ради победы, как во время спаррингов с Хинатой. Хината. Как она посмела?! Жестокость в такие моменты автоматически превращается в преимущество; либо ты, либо тебя.