Второй после Мадары (СИ)

Однако это ещё не все загадки изанаги. Например, касается ли это только физических повреждений? Судя по всему, да. Даже несмотря на абстрактные фразы Итачи про «отмену событий» и «сохранение выгодного результата», использование этой техники, пожалуй, исключительно боевое, а значит — речь о выживании. Всё же нового она ничего не создаёт. Она всего лишь отправляет уже созданное (то есть произошедшие события) в небытие. И это, кстати, ещё раз доказывает, что здесь задействована лишь энергия Учиха — Инь — и не задействована Ян Сенджу. И что техника сотворения, используемая Рикудо, имеет общее с изанаги, однако это всё же не одно и то же. Изанаги — лишь часть этой техники. Рискну предположить, что под «совершенным изанаги» Обито имел в виду как раз её — технику Рикудо. Ну, это хвастун Обито) С годами он не растерял любви к высокопарным заявлениям) Эволюция от “я стану Хокаге” к “я стану Рикудо-сеннином” =D

Будем считать, что его изанаги пусть и не даёт ему возможность творить подобно Мастеру Шести Путей, но, по крайней мере, обеспечивает «автоматическую сохранку» окружающего шаринганом (который, как известно, видит и сквозь повязку) каждые несколько секунд — без специальной предварительной активации. Таким образом, Обито смог «отменить события», касающиеся целостности Ханаби, а также потери им чакры за счёт семян Зецу, благодаря тому, что с тех пор прошло всего лишь несколько мгновений (это чтобы не было слишком имбово=)). Таким образом, складывать печати заранее ему не было нужно. Только в момент непосредственного применения техники.

Если у кого-то есть ещё какие-то соображения по этому поводу, буду рада их обсудить и совместно с вами родить в этом споре какую-нибудь истину.

====== Фрагмент XXIV ======

Он сверху.

Она чувствует, каким твёрдым становится его живот каждый раз, перед тем как его бедра бьются о её; это сводит с ума. Как перекатываются мышцы его плеч во время ритмичных движений тела. Ханаби ни капельки не тяжело, а значит, весь его вес ложится на его руки. Даже в переходящем в полную темноту сумраке видно, что одна из них светлее. Иногда он останавливается, вжимается в неё, опускаясь на локти, и становится совершенно неподвижен. Затем он принимается губами исследовать её лицо, сантиметр за сантиметром, будто считая эти сведения более надёжными, чем добытые с помощью шарингана. Она знает, что в эти моменты ему нужна передышка, потому что удовольствие вот-вот может накрыть его с головой, а он хочет подождать её. Ханаби не замечает, как начинает непроизвольно извиваться под ним, тереться о жёсткую кость внизу живота, требуя продолжения движения. Обито улыбается, позволяя тереться и в это время целуя её сосок, и вдруг прерывисто вздыхает, когда Ханаби сама вжимается в постель, а потом ведёт бедрами вверх, заставляя его член выйти и войти ещё раз. Он сдерживается из последних сил и просит: «Ханаби, подожди», — крепче сжимая её плечи, напрягаясь всем своим сильным телом. Она целует его лицо. Сейчас он не может отстраниться, хотя всё ещё рефлекторно слегка отворачивает располосованную шрамами щёку, будто извиняясь за собственное несовершенство. Ханаби хватает его за затылок и прижимает к себе той щекой. Всё ещё держа его голову, она проводит языком каждый шрамик, Обито дышит тише, боится шелохнуться и выглядит совершенно беззащитным. Самый любимый её шрамик — пересекающий губу. Во время каждого их поцелуя она всегда невольно сбивается на то, что начинает ласкать его, заставляя этим Обито немножко напрягаться. Их поцелуи почти так же редки, как секс, поэтому ему не удаётся привыкнуть к тому, что Ханаби принимает его таким, что она не видит в нём ничего отталкивающего. Он нервничает. Но Ханаби не теряет надежды заласкать его до смерти, чтобы он научился совершенно забывать об этом.