Второй после Солнца. Часть вторая

– Кабы б не ты – и вовсе был бы в дамках, из-за тебя венца лишился я. Не можешь, голодранец, в первом круге не создавать наставнику проблем – отправлю во второй, на исправленье – спущу тебя к проклятым поколеньям, – сказал наставник, изрыгнув плевок, который угодил мне на штанину, чуть не спалив подштанники мои.

– Как будет вам угодно, благодетель, – смиренно молвил я и в тот же миг куда-то провалился, и очнулся среди теней, идущих сквозь меня, и тут же руку выбросил в салюте.

– Идущие на муку приветствуют тебя, Глюков! – отчеканивали пр'oклятые поколения, проходя сквозь меня.

Они шли клином. Остриё – ударную силу – составляло наиболее агрессивное из пр'oклятых поколений – тридцатилетние.

– Гасступитесь же, – потребовал я, – сгедь вас моё место!

Но ряды их оставались столь же неприступными, как их презрительно сжатые губы. Взорванные, расстрелянные, отравленные банкиры, нефтяники, алюминщики – в холодных глазах их не было мира, и взгляды их скользили мимо меня.

– Таким, как ты, у нас не место, таким, как ты, у нас не время, – чеканили они, проходя сквозь меня.

– Гордецы, – сказал наставник, положив мне на плечо свою развенчанную голову. – На что ты надеялся? Их главная черта – недоверчивость. Они не верят никому и ничему, они не верят ни другу, ни брату, ни даже нам, совестям наций. Вон идут сорокалетние, – продолжал он, тыкаясь холодным мокрым носом мне в шею. – Но они – не поколенье, а так, прослойка между молодыми и старыми. Всё знающие, всё понимающие, но ничему ещё толком не научившиеся и ничего уже толком не хотящие. Они всем недовольны – вряд ли и ты им понравишься, я бы даже сказал: вряд ли ты понравишься и им. Там – двадцатилетние, их раз, два и обчёлся, и ты, пожалуй, староват для них – почти как я, – продолжил наставник, тыкаясь горячим шершавым языком мне в ухо. – А это – тинэйджеры, свободные почти с рождения – где им тебя понять? Где их тебе понять? А вот – байдарочное поколенье…

– Постой! – я перебил его.

Мне показалось?!

– Мамо, здгавствуй, это я – сын твой, гоге-Цуцумбег! – отчаянно крикнул я.

Она не узнала меня. А может, это я не узнал её. Тихо и незаметно, как и всё это пр'oклятое поколенье, прошла она мимо меня.

Наставник обиженно молчал, он не мог простить мне моей выходки.

– А где же восемь миллионов негождённых – «невинных жегтв пгеступного гежима»? Или они не пг'oкляты, как мы, успевшие в Совдепии годиться? – спросил я, стремясь загладить последствия своей недовоспитанности.