Второй сборник Центрифуги

Рассмотрим эту фразу. Для современного человека было бы вполне достаточно первой ее части: «в вымыслах своих они достигали даже до лица Божия, однако не могли видеть его, и были совершенно слепы в познании Божием». Беме, однако, прибавляет вторую часть; механически она трактуется им, как разъяснение первой. Но стоит внимательно прочесть обе, – и перед нами возникает непомерная путаница, которая начинается во второй части, после запятой, со слов «и он должен был»… На самом деле: все было бы понятно, если бы вторая часть кончалась словами «не могли видеть лица Моисея». Но Беме вводит новый – на первый взгляд лишний – фактор, указывая на личное действие Моисея по отношению к народу. По ходу фразы это не только лишнее, но и вовсе ей противоречивое. Думалось бы, что неведение лица Божия язычниками есть результат их поступков, разъяснение же утверждает нечто диаметрально противоположное, т.-е., что в аналогичном случае дело обстояло как раз наоборот, что неведение израильтянами лица Моисеева (что есть прообраз – и по толкованию Беме) было результатом его собственного поступка, и только. Естественно, читатель ищет разрешения этой загадки, – и разгадка ангельски проста. – Моисей не мог открыть свое лицо перед нечестивыми; – кажущийся личный его поступок оказывается категорически вынужденным, причина – оказывается результатом[7]. – Какой длинный ряд рассуждений вытекает из двух фраз Беме! Удивительно ли, что такую книгу нелегко читать? – Теперь может возникнуть вопрос: – зачем нужна такая непомерная сложность? Но она есть чистый вывод из органичности творений Беме. Беме не догматик, он умозритель, по преимуществу. Его мистическая система есть космогения, а не космогония. Для него доказательство – есть существенный пункт положения. Сложность же, вскрытая нами, есть двоица устремлений: – 1) экономия во времени, ибо Беме не пришлось говорить того, что сказали мы; 2) прием дидактический, – вновь двойной: а) возмущение души, подготовление ее для приятия сложных мистических символа и сущности и б) предложение чтецу своего рода мистического extemporalia, подготовление его в чтении первовиновника будущего его мистического творчества – к мистической работе.

Гл. II, ст. 19–24: Беме часто повторяет такой ход: «дыхание знаменует воздух, да и есть воздух» – такими фразами изложена вся символика тела. («Сердце человека знаменует зной… да и есть зной» – «Печень знаменует стихию воды, да и есть вода» и т. д.). Было бы, конечно, много проще, вместо того, чтобы говорить «а знаменует б, да оно и есть б», просто сказать: «а есть б», но, нисходя к такому виду убедительности, форме голого факта, речение превращается ни во что. Это с одной стороны; с другой мы имеем дело с более тонким расчетом: с чистым противоречием уподоблению. Уподобление всегда вообще ирреально, центр его стойкости в том, что оно разрушает ранее всего – свою отправную точку[8]. Знаменование чем либо чего либо есть знак, что оба предмета эти разнствуют существенно, иначе нет знаменования, уподобления (которое формально часто втекает в метафору, – однако здесь очень опасны обобщения в роде: «уподобление подобно метафоре»…) указание же на то, что оба эти предмета не только не разнствуют, но равенствуют друг другу, есть вновь сильнейший оксюморон.

Наши примеры крайне недостаточны. Но описать Беме несказанно трудно. Пришлось бы об одной его книге написать десять книг. – Отсылаем любознательного читателя к самой книге.

Бобров

Развороченная могила

Слово «академия» в настоящее время получило, вероятно, вполне заслуженно, одно значение; оно стало синонимом бессмыслицы, крохоборства, рутинерства, дилетантства, на спех замазанного всякими пустословиями об «изящной словесности» и прочем. Но пока дело идет не далее присуждения денежных («Пушкинских»!) премий разных, тем только и известным, лицам, в роде Шуфа, Веры Рудич и проч., мы можем брезгливо отмахиваться от этого апофеоза провинциально-пыльной консисторщины и загербенных бумаг маранья. Что, в самом деле, нам, работникам русского искусства, до этого творчества орденов, наград, чинов, благоглупостей бесконечного бахвальства-до всей казенной, при швейцарах, письмоводителях, исходящих и входящих, махины этой? И очень натурально, что что бы там ни происходило, мы может не замечать. Бог с вами, милые люди! – зарабатывайте статских и тайных советников, говорите чепуху на торжественных актах, – это ваше частное дело.

Но когда этот запыленный рыдван с песочной мельницей внутри заежает на судьбою нам дарованный Парнас и там устраивается более, чем комфортабельно, мы не имеем права молчать.