Второй шанс (ЛП)

Мы выехали на рассвете следующего дня и тысячу километров плелись как черепахи. Абдель включил систему круиз-контроля и дремал все время, пока мы ехали по бесконечному шоссе и не оказались наконец на небольшой заснеженной дороге, проходившей вдоль реки Святого Лаврентия. Стемнело, и Абдель, не сумев разобраться в местных направлениях, заблудился. Наконец, посреди глухомани мы обнаружили деревянное строение, возвышавшееся над рекой. Мы припарковались, и к нам навстречу из снега появилась старая монахиня в рясе и сандалиях, давшая обет бедности и целомудрия, у Абделя было то еще выражение на лице. На парковке стояло еще несколько автомобилей, более скромных, чем наш. Монахиню, казалось, удивил и наш экипаж, и его пассажиры. Абдель разложил мое кресло и вытащил меня из машины. У меня тут же начался приступ, вызвавший у доброй женщины панику. Мать-настоятельница никогда еще не сталкивалась с такими паломниками, как мы. Она быстро огласила строгие правила поведения: тишина, один этаж выделен для женщин, Абдель бросил беглый взгляд, распорядок. На двери комнаты, выделенной Абделю, была надпись: «Это обитель Господа», на что он заметил: «Будем надеяться». Начало было не очень хорошим.

Распорядок дня был строгим: подъем в семь, хотя я и так просыпался в пол шестого, отбой в пол-одиннадцатого вечера. Абдель скучал. Место было уединенным, а постоянный снегопад и густой туман мешали водить машину. К тому же Абдель не решался заезжать слишком далеко, на случай, если я вдруг потеряю сознание, что и случилось пару раз. Поэтому днем он околачивался поблизости, а ночью преследовал девушек. Запреты и запертые двери не останавливали его.

Здесь было порядка пятидесяти «пациентов», если можно так сказать. На первой же встрече я понял, что эти мужчины и женщины всех возрастов пострадали в жизненной борьбе. За внешне обычным обликом они скрывали психологическую травму, которую они пронесли через годы, обычно начиная с самого детства: инцест, издевательства, иногда по вине приходского священника, изнасилование. Я видел, как рыдали старики; прошло пятьдесят лет, прежде чем они осознали свои страдания. Удивительно, с каким участием все относились к тем, кто носил в себе груз тайн. Вопросы задавались всем, и стоило только одному разговориться, как все тут же начинали изливать душу. Я понял, почему по всему залу лежали десятки упаковок с носовыми платками. Психиатрам наши собрания показались бы манной небесной.

Сидя неподвижно в своей неудобной коляске, закутанный Абделем в белую простыню, он признался, что его вдохновил саван с иконы погребения Христа, висевшей в его комнате, я был единственным, кто не оплакивал свою участь. Та утрата и боль, которую я чувствовал, были легкой прогулкой по сравнению с ужасами, которые рассказывались вокруг меня. Поначалу другие не смели приближаться ко мне, напуганные параличом, белой простыней и моим молчанием. Но затем они начали подходить, особенно женщины, чтобы рассказать о своих тайнах. Я был доступен: все знали, где меня найти, у меня была уйма времени, и я слушал. Иногда я произносил что-нибудь, чтобы дать волю слезам, и слушал, пока собеседник в очередной раз изливал душу. Я был склонен к психоанализу, и физически здоровые пациентки склонялись надо мной и раскрывали свою душу.

Во время трапез, которые по идее должны были проводиться в тишине и длиться целый час, наш столик пользовался большим спросом как место встреч для женщин, с которыми Абдель встречался ночью, а я слушал. Настоятельница вызвала нас и попросила придерживаться правил созерцания. Напрасно. Во время тихого часа в моей комнате находилось, по меньшей мере, десять человек, и все они смеялись, а не молились. В конце концов, монахини махнули на все рукой и перестали обращать внимание.

Казалось, Абдель вселял энергию в красивых подавленных женщин, с которыми встречался, и я до сих пор общаюсь со многими из них.

Те две недели вселили энергию и в меня.

На обратном пути мы посетили огромный ледовый дворец, где телевизионный канал евангелистов праздновал свою годовщину. Аудитория верующих - но отнюдь не кротких - насчитывала пять тысяч человек. Свое одобрение они выражали возгласами и криками и свистели, если оратор утомлял их. Я выслушал экс-чемпиона по хоккею, все еще трещавшего без умолку от снизошедшего на него откровения, и умирающего поп-певца, у которого внезапно обнаружился рак. Посреди арены был устроен боксерский ринг. Я попросил Абделя поворачивать мое кресло каждые пять минут, несмотря на ряд камер и больших экранов, я хотел убедиться, что обращаюсь ко всем.

Владелец религиозного канала со своим другом, которого мы принимали в Париже, с пафосом объявил нас, назвав мой титул и перечислив прочие регалии. Абдель поручил исполнителю роли Адониса установить мое кресло на ринге, эта задача оказалась для того непосильной, затем Абдель схватил меня в охапку и перекинул через канаты. Огромный шумный зал смолк. Я не подготовил речь.