Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

пишет С. Т. Аксаков сыну в ответ на его письмо из Пошехонья от 24 сентября 1849 года, в котором были описаны местность и нравы[739] (письмо Сергея Тимофеевича датировано 29 сентября).

И Гоголь словно вторит обоим Аксаковым в письме от 10–18 июля 1850 года, обращенном в том числе к тому самому графу Л. А. Перовскому, под началом которого служил Иван Аксаков («Нам нужно живое, а не мертвое изображенье России…» – см. с. 289 наст. изд.).

Но именно здесь возникает весьма примечательная «интрига», стягивающая в единый узел и гоголевский план духовного просветления и преображения своих героев в продолжении поэмы, и те географические границы, которые этому воскрешению оказываются предопределены, и, наконец, тему раскольников.

За восемь месяцев работы в Ярославской губернии Иван Аксаков сумел в подробностях обследовать не только положение раскольников, но и экономическое положение края. Об этом свидетельствуют сохранившиеся его тетради, наполненные статистикой, песнями, преданиями, рисунками. Среди подготовленных им материалов – статья об одном из ответвлений старообрядцев, именно – секте странников, или, как их в то время называли, бегунов, которую он вскоре публикует под названием «Краткая заметка о странниках и бегунах»[740].

А далее происходит неожиданное (или, наоборот, вполне ожидаемое). Правительство, проигнорировав совершенную И. С. Аксаковым работу, делает конфиденциальный запрос по поводу написанной и читанной на публике поэмы «Бродяга» (отрывки из нее были напечатаны в «Московском сборнике» за 1852 год) и, хотя и не находит в ней ничего предосудительного[741], предлагает ему оставить литературное поприще как «отвлекающее от служебных занятий». Оскорбленный до глубины души Аксаков пишет отповедь министерству и в конце апреля 1851 года подает в отставку и получает ее.

Между тем, как бы ни относиться к реакции министерства, нельзя не признать, что был у него и свой резон. Повесть (точнее, поэма), носившая название «Бродяга», в которой ныне видится первый в России опыт народной русской эпопеи, предваряющий в этом смысле «Кому на Руси жить хорошо?» Н. А. Некрасова[742], художественными средствами преследовала на самом деле ту же цель, за которую Аксаков уже и прежде подвергался обструкции со стороны начальства, – а именно защиту интересов раскольников. И, более конкретно, – наиболее заинтересовавшей его секты старообрядцев-странников, или бегунов, которых в народе называли еще и бродягами (так что название поэмы на деле было не столь уж и невинным). Достаточно сопоставить ее сюжет, где рассказывается о крестьянине, «отправляющемся бродить вследствие какого-то безотчетного влечения»[743], с размышлением И. С. Аксакова в «Краткой заметке о странниках и бегунах»:

Независимо от идеи первоначального своего происхождения, секта странников обратилась в религиозное оправдание бродяжничества и бегства вообще. Бежал ли солдат из полку, крепостной мужик от барщины, молодая баба от мужа – все православные, – они находили оправдание своему поступку в учении странническом, которое возводило бродяжничество в догмат, звание беглого в сан[744].

И хотя статья эта опубликована была лишь в 1866 году, однако вполне вероятно, что высказанные в ней соображения обсуждались в кругу Аксаковых в то самое время, когда у них часто гостил Гоголь.

Вся эта немного длинная предыстория важна для того, чтобы показать возможный генезис не просто интереса Гоголя к староверам, который, собственно, очевиден, но и то, что этот интерес был подогрет деятельностью Ивана Аксакова, заставившей Гоголя присмотреться внимательнее также и к секте бегунов, отголоски доктрины которых, как представляется, и есть некий ключ для понимания так и не дописанного продолжения «Мертвых душ». Конечно, здесь мы вступаем уже в область умозрительной реконструкции, но тем важнее контекст, в которой эта реконструкция оказывается возможной.

***