Второй выстрел

И я пошел к профессионалам. По дороге в моей бедной голове мелькали какие-то смутные опасения, что без пропуска туда не войдешь, но я отмел их как несущественные. Почему-то я ни секунды не сомневался, что войду. Все оказалось даже проще, чем я думал. Я показал паспорт, объяснил, кто я такой — точнее, кто был мой отец, и туманно прибавил, что могу сообщить кое-что по делу. Разумеется, они поняли: «по делу об убийстве отца» и пропустили меня без звука. Подчеркиваю: я ничего не планировал заранее, а действовал исключительно по вдохновению. Зато дальше дело пошло значительно хуже. До сих пор противно вспоминать. Меня привели в небольшой, но довольно уютный кабинет, к кому-то красивому и усатому, похожему на милиционера из кино, и усадили в кожаное кресло. Несколько секунд спустя в кабинет вошли еще двое: один — рыжий, другой — совершенно лысый. От сигареты я отказался, тогда они дружно задымили сами и предложили мне начинать, всем своим видом выражая внимание. Но стоило мне сказать, что мое сообщение касается не отца, а Ольги, то есть, может, и отца тоже — но косвенно, как они стали переглядываться, а со второй фразы потеряли ко мне всякий интерес. Лысый просто встал и ушел, рыжий переместился на подоконник и принялся насвистывать, глядя в окно, а усатый начал перебирать какие-то бумаги. На четвертой фразе меня перебили и высказались в том смысле, что им виднее — где убийство, а где самоубийство. Я начал горячиться и пролепетал что-то насчет того, что хочу подать заявление.

— Знаете, молодой человек, — сказал усатый, — мы ведь не от всех такие заявления принимаем. Вы этой Ольге кем приходитесь?

Я растерялся. Меня смутил не сам вопрос, а откровенно ехидная интонация. Я вдруг понял то, чего не понимал раньше. Расследуя убийство отца, они копали со всех сторон и, конечно, докопались до нашего, так сказать, «любовного треугольника». Они знали не только о романе Ольги с отцом, но и о том, что я без конца пропадал у нее в доме. Нетрудно было догадаться, как я выглядел в их глазах. Влюбленный сопляк, ушибленный неудачным соперничеством с собственным отцом… Ясно, что этот сопляк никак не может успокоиться — все ему что-то эдакое мерещится. А может, ему просто обидно, что его пассия покончила с собой из-за его папаши — потому он и плетет невесть что об отравителях и злодеях. Мне стало до того обидно, что я чуть не заплакал. Вот тут-то оно и есть, самое противное… Чего уж там, напишу честно, все как было. Я, конечно, не заплакал, но слезы у меня на глазах все-таки выступили — от злости. Я изо всех сил сжал кулаки, так что ногти впились в ладони. Только рыдать при них не хватало!.. Уж не знаю, как все это выглядело — наверно, довольно жалко… Усатый, конечно, все заметил. Я бы ничуть не удивился, если бы он отправил меня домой, сказав, что у него есть другие дела, кроме как утешать маленьких мальчиков. Но он сказал совсем другое совершенно для меня неожиданное.

— Слушай, — обратился он к рыжему, — а не направить ли нам молодого человека к Мышкину? Он у нас большой любитель всех понимать…

Чем-то эта идея их очень развеселила. Мышкина я помнил. В тот момент мне было совершенно все равно: Мышкин — не Мышкин…

— К Мышкину, к Мышкину! — с удовольствием подхватил рыжий. — Давай, звони!

Усатый нажал три кнопки и сказал в трубку:

— Привет, инспектор! Вы сейчас не заняты?

Рыжий отчего-то снова хмыкнул.

— Тут у нас молодой человек… э… э… — усатый помялся, — с проблемами… Мы ему помочь не можем. Может, вы попробуете? Что? Ага… Ну спасибо!

Я встал, стараясь на них не смотреть.

— Пошли, — сказал рыжий. — Я провожу.

Мы прошли метров десять гуськом по длинному коридору, потом рыжий остановился и постучал в какую-то дверь.

— Войдите, — сказал знакомый голос.

Рыжий приоткрыл дверь, сделал приветственный жест рукой и в ту же минуту испарился, а я вошел.

К этому времени у меня пропало всякое желание разговаривать. Я клял себя на чем свет стоит, что ввязался в это дело. Больше всего мне хотелось повернуться на сто восемьдесят градусов и сбежать, и я бы, скорее всего, так и сделал, если бы не понимал, что это совсем уж глупо и по-детски. Внутренне я свернулся, как еж, и выставил наружу все колючки.

— Добрый день, Володя, — сказал Мышкин и протянул мне руку. Можно было подумать, что он ждал именно меня, а между тем он ведь понятия не имел, о каком «молодом человеке» идет речь. И вообще, он вел себя так, словно мы с ним тысячу лет знакомы и мой к нему визит — вполне в порядке вещей. На меня это подействовало благотворно — особенно, конечно, на фоне насмешливой отчужденности моих предыдущих собеседников. «Вот так и работают добрый и злой следователи — типичный случай!» — подумал я, но все равно расслабился. На самом-то деле я понимал, что вряд ли Мышкин работает с кем-нибудь из них в паре. Уж очень было непохоже. И потом, эти их смешки, когда о нем заговорили… В общем, на этот раз он понравился мне гораздо больше, и выяснилось, что мне совершенно наплевать на то, что у него немужская рука.

— У меня есть сухари с орехами, — сообщил он. — Хотите чаю?