Второстепенный: Плата

Кайракан услышал мой хрип и наклонился, заслонив широкими плечами. Рассеянное гладкое лицо улыбалось, в раскосых глазах мелькали бури и молнии. Он дохнул на меня грозовой свежестью, засунул руку за пазуху и, уронив пару вороньих перьев, вытащил на свет немного помятую и взъерошенную птичку, в которой я узнала чечевицу из малинника. Та моргнула, посмотрела глазами-бусинами, скользнула в грудь на место сердца, и Кайракан прикрыл её краями раны, кое-как скрепив их крючками из птичьих когтей.

Птица толкнулась внутри, забилась - и по жилам вновь потекла кровь. Но это было ненадолго. Птичьи когти не держали рану, всё внутри было хлипким, израненным, нужно было всё править и зашивать, да вот только Зоя поливала яблоню, а на бабулю и вовсе смотреть не хотелось.

- Времени у тебя мало, - сказал Кайракан напоследок и добавил со своей любимой блаженной улыбкой. – Но твой огонь всегда притянет к золотому оленю, помни это.

А затем меня оглушило звонкое конское ржание вперемешку с разбойничьим свистом, и через забор, лихо взмахнув всеми четырьмя вывороченными задом наперед копытами, перемахнул келпи во всем своем оборотническом великолепии:

- Я подмогну! Давай, детка, покажи класс джигитовки!

Он промчался по огороду, безжалостно истоптав цветы, наклонил голову, подставив под мои протянутые руки мокрую гриву с ракушками и водорослями, дернул шеей, помогая закинуть ногу на свой гладкий бок, и напоследок успел показать язык обомлевшей от такой наглости бабуле.

- Догнать! Закусать! - заорала она пчелам.

Но те за Аем так и не угнались.

И я открыл глаза.

*   *   *

Тысячелетия жизни в человеческих телах, изменчивость земной природы оказались бессильны перед миллиардами предшествующих лет. Стоило только Альваху надеть на голову венец телепата и обнять Владыку, как раскиданные по всему земному шару осколки мгновенно собрались в прежнюю мозаику. Индивидуальность, самосознание – всё это было обретено ради развития общего. Чувства и мысли бежали от одного разума к другому так, словно их передавали нейроны в мозге. Каждый из них был уникален и вместе с тем незаменим. Каждый обладал чем-то таким, чего не мог никто другой. Альвах и Златовлас оставались теми единственными, кто знали правильный рисунок мозаики и могли выстроить цепочку разумов так, чтобы не возникло конфликта. Наверное, поэтому эльты могли сколько угодно ссориться и убивать друг друга по самым разным причинам, но вот войны, масштабной, по-человечески кровожадной, между ними так и не случилось. И они выжили вопреки всему, пролетев миллиарды световых лет от гибнущей звезды к жёлтому карлику с единственной живой планетой, на которой…

Да, они послали разведывательный зонд за сбором образцов. Разведчики, учёные и исследователи – их группа готовила почву для созревшего этиоханмо Законодателя Илмарионы. Они все были неимоверно горды и счастливы – пусть этиоханмо нескольких из них, в том числе и Судьи, во время зачатия истощилось, зато они получали восемнадцать новых душ. Целых восемнадцать детей, а не пять или семь, как обычно!

Древо успешно проросло, прижилось в земной почве и в нужный час дало плоды. Альвах и Златовлас порхали вокруг него, ожидая, когда корень освободит Илмариону. Они переселились на планету и построили первые города… А затем один за другим перестали просыпаться. Это не была болезнь или яд – обычный, естественный сон по каким-то причинам перетекал в летаргию.

Они боролись до конца, но как бы ни были крепки их тела, а сон всё же был необходим. Поэтому, когда один из последних уцелевших разбил летуна о скалы, за ним никто не пришёл. Он уже почти рехнулся от одиночества, пустоты и холода, но за несколько дней до точки невозврата в пещере раздались шаги и тёплые руки живого существа вынесли его на солнце.

Сначала он подумал, что родичи всё-таки пришли за ним, но это были всего лишь местные разумные. Похожие, но хрупкие, пятипалые, покрытые волосами, а не сенсорами. Они изумлённо переворачивали его, рассматривали причёску, острые уши, шестые пальцы на ладонях, странные с их точки зрения глаза, тыкали в него палками, пытались о чём-то спросить на своей звуковой речи. А он радовался, что умрёт не в одиночку. Их угомонил лишь строгий окрик, а потом на него посмотрели глубокие тёмные глаза с круглыми зрачками и непонятным образом поняли, что ему нужны не вода и не еда, а живое тепло и общение.

Это была их первая встреча: обожествлённого человека, несущего в мир волю богов, и его, рядового разведчика и исследователя. Это была судьба, пламя, породившее связь настолько необычную и крепкую, что удержала от вечного сна его и спасла остальных.  

- Значит, твой народ не просыпается? Знаешь, может быть так, что во время сна их души покинули тела и заблудились в незнакомом мире, – острый оценивающий взгляд, – или их поймали.

- Ты можешь их вернуть?

Пожатие плеч. На солнце блеснули тяжёлые женские украшения.

- Возможно. Сколько их?

- Спящих шестнадцать миллионов семьсот восемьдесят три тысячи восемьсот сорок два.  

Озадаченная пауза, очаровательная улыбка и уточнение:

- Это значит «очень много», да?