Вторые шансы не бесконечны (СИ)

Он знает, кто это. Знает, почему он здесь.

Они, даже если захотят, не смогут отпустить друг друга. А быть вместе… Постепенно ему начинает казаться, что это уже ни в его, ни в чьей-либо власти — вернуть их с Барнсом тандем. Ведь даже сейчас они находятся не далеко, но и не близко. На расстоянии подобно вытянутой руке, но за миллиарды километров.

Он не хочет отпускать Баки. Он не может его отпустить. Но вернуть его назад… Это не эффект йо-йо, это не поводок, на другом конце которого маленькая чихуахуа — стоит дернуть, и она уже у твоих ног.

Если Джеймс Бьюкенен Барнс не захочет вернуться сам, Стив ничего тут поделать уже не может, только вот… Не будет ли слишком поздно, когда Баки вдруг обернётся к нему?..

Стив не знает. Он глотает слёзы, пытается дышать ровно и спокойно, а затем позорно всхлипывает, слыша:

— Я знаю, что ты очнулся. У тебя пульс сбился, Стив…

Имя. Как много может значить собственное имя, произнесённое другим человеком?.. Почему так много?

Извечные вопросы с очевидными ответами, но все же без них. Стив любит Баки, Стив знает об этом, но Стив не может признаться себе в этом.

Или может.

Боится или не боится.

Хочет или не хочет.

Храбрится или трусит.

Это кажется простым, но есть столько отягощающих составляющих, что иногда не то что определиться, даже вздох сделать сложно. Или открыть глаза.

Стив делает и то, и другое.

У его постели действительно сидит Баки. С мешками под глазами, с белками глаз, исчерченными сетью сосудиков, и с тоскливым, поникшим взглядом.

Стив поднимает слабую руку, снимает маску и делает первый нормальный вдох. Руку Баки не отпускает. Никогда не отпустит.

Молчание затягивается, но он не спешит разорвать его. Медленно, преодолевая боль, слабость и кучу проводочков, да трубочек, Стив переворачивается на бок. Закашливается, но берет ладонь Баки в свои руки.

Тот не говорит ни слова, но не отстраняется. Не отшатывается. Не отшвыривает его руку.

Тихо-тихо Стив шепчет:

— Что… Что с ним случилось?..

Отец Баки мёртв, но Баки здесь. Баки здесь, с ним. Баки держит его за руку.

Стив очень хочет верить, что когда-нибудь эта боль между ними закончится, но теперь он даже не уверен может ли верить ещё хоть во что-нибудь. Бога нет, это уже и так понятно. Был бы, не позволил бы, чтобы его дети страдали так сильно… Или может они страдают, потому что и правда заслужили это?

Стив чувствует, как из уголка глаз стекает крохотная слеза, и зажмуривается. Сжимает ладонь Барнса сильнее. Цепляется за неё и него одновременно, потому что это последний оплот, последний рубеж и последний бастион.

Если он потеряет Баки, он потеряет себя.

— Ребекка сбежала, а у него сердце не выдержало. Но не волнуйся, её уже нашли, и… — его голос обычный и спокойный. Он говорит ему не волноваться, и Стив уже даже не пытается отговорить себя слышать эту невероятную заботу.

Он погряз по самую макушку и уже ничто не способно его вытащить. Он безнадёжно влюблен в Джеймса Бьюкенена Барнса, и кажется, будто бы он родился только для этого, но… Даже здесь он оплошал.

— Почему ты тут?..

Стив не хочет перебивать. И перебивает. И плачет.

Баки вздыхает так невероятно глубоко и тяжко, будто бы он, Стив, самая главная его проблема. И это определённо самое глупое/правдивое туше.

— Потому что я твой брошенный сторожевой пёс, Стив. Куда же я могу от тебя деться?..

Он не отвечает, лишь зажмуривается сильнее. А затем начинает шептать. Шепчет быстро и будто пьяно, ведь знает, если остановится, не скажет уже никогда.

— Я без тебя не могу… Жизни без тебя не представляю, слышишь?.. Ну совсем, совсем никак, Бакс… Я не думал, что это так глубоко, но… Но я правда сожалею… И я не знаю, как мне ещё загладить свою вину перед тобой, я… Я просто хочу, чтобы эта боль закончилась… Я не хочу больше делать тебе больно… — подтягивая колени к груди, он давится хрипом, потому что в его ребрах, похоже, появилось пара трещин. Но все же он продолжает шептать. До конца, до бесконечности. — Я… Я готов на все… Все, что ты захочешь, я… Только не уходи от меня, хорошо?.. Просто не уходи и… И делай, что хочешь…со мной.

Это больно. Не ему и не им обоим, но его любовь — больно. Его любовь сама по себе больная. И больше нет никаких характеристик, их просто не осталось. Стив сжимает его ладонь, — теплую, большую и мягкую, — двумя своими, — бледными, костлявыми и холодными, — а затем слышит, как Баки повышает уровень обезболивающего.

Он молчит, нажимает кнопку несколько раз. Стив ощущает ещё большую лёгкость, и боль уходит, но лишь физическая. За миг до того, как пропасть в невесомости сна, он сжимает веки и закусывает губу. Сквозь дрожь и безмолвные рыдания шепчет:

— Пр-рос-ти…

~•~

Его выписывают. День, два, неделя… Ребра кое-как срастаются, мучения не заканчиваются.

Всё возвращается на круги своя.

Он держит спину прямой. Он держит подбородок на пару градусов выше.

По ночам уже не плачет, но тихо-тихо поскуливает. Пытается зажимать рот ладонью, но боль от этого не проходит. Лишь становится сложнее дышать.