Вторжение

Маслов не верил в приметы, кроме, пожалуй, одной: если снимешь халат за пятнадцать минут до конца смены – мол, тишь да гладь, ну точно уже никого не будет, – жди, что наверняка нелегкая кого-нибудь принесет. Но Маслова занимали мысли о замороженных котлетках, ждущих дома на ужин, – вот дурья башка, забыл с утра разморозить, – потом увлек непритязательный треп с медсестрой, которая поправляла у зеркала челку под шапочкой и болтала про тик-так или про тик-ток – черт их разберет, молодо-зелено. Маслов уже стащил один рукав, когда дверь в кабинет распахнула санитарка.

– Там… Вызывают. – Она, запыхавшись, махала руками. – Привезли… Авария. Вызывают срочно.

Ну как тут не верить в приметы? Маслов даже не удивился, натянул рукав обратно, решительно отодвинул санитарку и зашагал по коридору. Мысли от замороженных котлеток возвращались в привычный рабочий поток. Операционная. Вводные данные: таксист скончался на месте, а пассажир – вот, без сознания. Множественные переломы, рваные раны, внутреннее кровоизлияние, да все как обычно, впрочем, все как всегда, одно и то же, одно и то же… Маслов коротко скомандовал подать перчатки, а потом остановился. Нет, не все как обычно, не все… Из-за удара в лобовое стекло верхняя половина лица была залита кровью, густой, темной, цвета переспелой вишни, но нижняя часть… Да, нижней вполне хватило. Маслов узнал. Заячья губа со съехавшим вправо желобком – его еще фильтрумом называют, зачем-то вспомнил Маслов, – да, желобок этот кривой, будто ангел промазал, прикладывая палец к губам новорожденного младенца. Из-за уродливой заячьей губы казалось, что он ухмыляется, глупо, зло, даже если не ухмылялся, даже если плакал, даже если бился в истерике, как тогда, в зале суда… Маслов узнал.

На месте, где только что было солнечное сплетение, зияла черная дыра.

В суде Иван Бережной изобразил припадок, хотя, черт его знает, может, и не изобразил. Плакал, долго плакал. Казалось, ухмыляется, и слезы такие крупные, с горох. Признался, что справку подделал. А что, липовые справки не новость, каких-то семьсот рублей – и ты за рулем. Только на кой черт тебе понадобилось за руль? Что, мало в городе троллейбусов, автобусов, трамваев? Метро тебе на что? Да и тачка была не то чтобы такая, на которой девчонок возить не стыдно. «Лада», господи, да сдалась тебе эта «Лада»? Так бабки в перерыве говорили, в коридоре. Свидетельницы. Маслов слышал. Маслов как будто даже понимал, зачем справка, зачем «Лада», зачем парню за руль. Потаксовать, подзаработать. Молодо-зелено. Никто не выходит из дома с мыслью: сегодня я случайно умру. Или: сегодня я случайно убью человека. Нет, все выходят с мыслью: сегодня пронесет.

Никто не думает утром, за завтраком, раздражаясь на жену за подгоревшую яичницу: вот сейчас я вижу ее в последний раз. И Маслов не думал. Голова болела, сильно, все из рук валилось. Вчера на операционном столе совсем молоденький парень умер, Маслов не привык еще. Первый раз пришлось самому родителям сообщать. Ночь не спал. Катюша прибежала, сонная еще, в пижаме смешной, с медвежатами или зайцами… Да, точно с зайцами, как он мог забыть.

– Пап, пап, послушай, что мне приснилось…

– Не сейчас, Катюш, давай ты мне вечером все расскажешь, ладно?

– Пап…

– Катя, не мешай!

Потом, все потом. Жена ничего не сказала, только обняла сзади, поцеловала в шею. А он ей про яичницу, дурак.

Медсестры спрашивали: вам плохо? Принести воды? Маслов смотрел на заячью губу, на съехавший вправо желобок. Черная дыра расползалась в животе.

Не навреди, не навреди, не навреди.

А что, никто и не узнает. Не врачебная ошибка, нет. Оно само. Так бывает. Не успели спасти. Просто помедлить, немного, совсем чуть-чуть.

Приступы эпилепсии за рулем случаются нечасто, но случаются. Вот у Ивана Бережного случился. Газ вместо тормоза. Въехал в остановку. На остановке бабки стояли, ехали на рынок или в собес, куда они там едут с утра пораньше. Им бы уже не на рынок, а на тот свет, прости господи. Но «Лада» въехала в молодую женщину с пятилетним ребенком. Девочкой. Годы прошли, годы, а Маслов все маялся, что же тогда приснилось Катюше.

Когда Маслов спустя четыре часа вышел из операционной, ему навстречу с кушетки поднялась девчушка лет пятнадцати, не больше, с тонкой белобрысой косичкой, заплаканная, дрожащая. Заглядывала в глаза, пыталась прочесть по лицу, спросить боялась – казалось, стоит только открыть рот, как не выдержит, разрыдается. Маслов подумал, вот ведь как, фамилия у нее Бережная, а все наверняка путают, ставят ударение на первый слог…