Вторжение

Над лопнувшими, сочившимися вязким сиропом виноградинами кружили осы, но в ловушки для мух почему-то не попадались. В будний день на рынке было пустынно. Продавщица в соседнем ряду громко трепалась по телефону: «Нет, ты представляешь? Представляешь?» – и лузгала семечки. Она сплевывала прямо себе под ноги, и шелуха иногда летела на помидоры, разложенные на прилавке. Напротив торговец с волосатыми руками сбрызгивал баклажаны из пульверизатора, в котором когда-то было средство для мытья стекол, и часто чихал, добиваясь блеска фиолетовой кожицы еще и собственными слюнями. К нам с Нушик подошла старушка с пестрым зонтиком от солнца и лаковой дамской сумочкой, слишком элегантной для похода на рынок, но наверняка единственной. Прижимая сумочку так, будто я хотела ее украсть, старушка молча перетрогала коричневыми пальцами почти все персики, потом заметила залапанную картонку с ценой, недовольно хмыкнула и отошла.

В крытом павильоне, в рыбном отделе, где работала мама, разумеется, было прохладнее, чем в тени навеса киоска с фруктами, но я не хотела уходить, поэтому спросила про Карину – ее сослали на лето к отцовской родне под Гюмри с экземпляром «Анны Карениной» из школьной библиотеки. Когда удавалось поймать сигнал с вышки, Карина отправляла мне сообщения про персональный ад.

k@rinka: малина прям с куста, как же. да чтоб они подавились своей малиной, руки до крови исцарапала

k@rinka: гребаные гуси будят в пять утра:(лучше убейте меня

k@rinka: глава сто двадцать четвертая, Каренина все еще не сдохла

– Не жалуется, – ответила Нушик.

Карина всегда представлялась Каринэ, на армянский манер, с ударением на последний слог, но все упорно звали ее Кариной, кроме Нушик – та не ленилась каждый раз выговаривать Кариночка, любовно, без издевки.

– Кариночка-то наша всерьез в Москву намылилась. Говорит, буду в театральный поступать.

– Знаю, – кивнула я.

Карина вздыхала тремя чеховскими сестрами: «В Москву! В Москву!» – с пятого класса.

– Ну какая нам Москва, Варюш… Без денег, без связей. Вбила себе в голову, хоть убей. – Нушик обмахивалась платочком. – Пусть, пусть… Я и слова поперек не скажу. Чтоб винила меня потом, что не пустила? Жизнь испортила?

Нас с Кариной, – тогда еще незнакомой семилеткой, – тощей, с оттопыренными ушами, которые она пыталась скрывать, но вечно слышала в свой адрес: «Убери волосы от лица», посадили за первую парту. Меня – из-за минус шести, Карину – по собственному желанию. Вторым ее вопросом после «Как тебя зовут?» стал тот, которым часто пытают детей взрослые. Связывают запястья, подвешивают на крюк и растягивают, ломая суставы, пока не раскаешься или соврешь. Карина по-взрослому затянула веревку потуже:

– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

В плечах заломило. Карина, не дождавшись ответа, на всякий случай выложила:

– Я буду актрисой.

Карину нелегко было представить на экране – особенно с оттопыренными ушами, – но к шестнадцати ее подвижное лицо пришло в согласие и теперь без труда вписалось бы в рамки кадра. Карина пересматривала «Дни грома» сотню раз и убеждала себя, что похожа на Николь Кидман, если бы та была брюнеткой. И армянкой. В девятом классе она должна была наконец явить миру – или по крайней мере местным любителям самодеятельности – свой актерский талант и сыграть Джульетту в спектакле театрального кружка при Доме культуры, но так и не смогла выучить роль. Зато падала в обморок она на уровне «Оскара», когда не была готова к уроку.

– А ты? – Семилетняя Карина дернула веревку.

Кости хрустнули.

– Не знаю, – ответила я.

– У тебя что, нет амбиций? – Карина произнесла «анбиции», но тем не менее смогла меня впечатлить.

Я подумала, что амбиции – это какие-то болячки, и долго потом искала их у себя на теле.

Карина не попадет в театральный – забудет слова басни на вступительном экзамене. Лето красное пропела… Но Карина не захочет возвращаться домой. На деньги, которые отправит ей Нушик, Карина пройдет курс стилистов, устроится работать в парикмахерскую на окраине и будет заниматься только мужскими стрижками, чтобы найти того, с кем у нее начнется настоящая московская жизнь. Мать она будет винить все равно, как бы та ни старалась. Но тогда я еще ничего не знала и мне казалось, что Карину ждет всемирная актерская слава, а меня…

– Ты уже решила, куда пойдешь? – Нушик растягивала меня на дыбе, как ее дочь девять лет назад, выпытывая признание.

– Не знаю, – ответила я по-прежнему. – Пед или мед. Вариантов в нашем городе немного.

– Ну а чем бы ты хотела заниматься? – не сдавалась Нушик, опытный палач. – Кем ты хочешь быть? Не думала уехать?

Не думала ли я уехать. Смешно. От ответа, который я бы не желала произносить вслух, меня спас громкий голос над ухом:

– Excuse me![15]