Вторжение

Скумбрия, карась, хек, окунь, минтай, щука, судак, салака, форель, лосось, треска, сибас. В сугробики на прилавке воткнуты ценники с названиями, будто флажки на покоренных арктических землях. Выпотрошенные замороженные тушки в снежной глазури, словно присыпанные сахаром, полосатые или пятнистые спинки, гладкие на ощупь или шершавые, неподвижные хвосты, головы с вечно удивленными раскрытыми ртами. Чего варежку разинула. Глаза как темные лунки в толще льда. И мама среди мертвой рыбы, в заляпанном фартуке и телогрейке, вечно мерзнущая, даже в самые жаркие дни, с прилипшими чешуйками к покрасневшим пальцам. Снежная королева. Жизнь еще вяло билась в громадном аквариуме, переполненном живой рыбой. Карпы полировали друг о друга толстые бока, теснились к стеклу, вытягивая губы в немом крике.

– А ты знаешь, что древние греки представляли ад ледяным? – проговорила я.

Пакет выскользнул из маминых мокрых рук, яблоки вывалились на прилавок – пропахнут теперь рыбой, и варенье будет рыбное, и компот, и пирог – я осталась виноватой, Варька, дрянь такая.

– Нушик передает привет, – сказала я.

И два мясистых абрикоса. Мама пересчитала сдачу.

Когда я вынырнула обратно под палящее солнце, поняла, что почти не дышала.

На стекла кафешки были приклеены снежинки, коряво вырезанные из белой бумаги. Даже не знаю, что представляло собой более жалкое зрелище: новогодняя мишура в июле или вывеска с названием «Дольче вита» в месте, столь далеком от «сладкой жизни».

Внутри было людно, несмотря на будний день. Мама не смогла бы промолчать и обязательно заявила бы вроде как в шутку, но так, чтобы все услышали: «И почему никто не работает?» Летом город наполняли «северяне» – что, не хватило денег на нормальный курорт? – их можно было отличить от местных по сгоревшим плечам, которые они подставляли южному солнцу, не подозревая о его зверствах.

Под потолком два вентилятора разгоняли переслащенный воздух. Леся и Поля склонились над витриной и разглядывали булочки с помятыми боками и пирожные с заветренным кремом, будто диковинные экспонаты в музее.

– Поля, возможно, ты будешь очень-очень толстой, но очень-очень счастливой, – произнесла Леся.

Я взяла только кофе. Официантка за стойкой переспросила, как переспрашивали они все: «Чего? Можно погромче?» Я не любила черный, но он был самым дешевым.

– Капучино, пожалуйста, – Леся продемонстрировала официантке магазинно-диванную улыбку.

– Чего? – Официантка как будто первый раз услышала это слово. – Есть кофе и кофе с молоком.

– Может, найдутся хотя бы сливки? И лед? Как же я отвыкла от этой жары, черт бы ее побрал…

Официантка раскрыла накрашенный рот и захлопала ресницами, точно кукла, – нажать на живот, и выдаст «Ма-ма». Похоже, ей никто никогда не говорил ничего, кроме «Кофе», – хорошо, если «Кофе, пожалуйста», – и она не знала, что полагается отвечать по инструкции.

Убедившись, что официантка не способна поддержать светскую беседу о погоде, Леся добила ее:

– Вам так идет помада! Что это за тон?

Кукла сломалась окончательно и бесповоротно. Но вместо «Ма-ма» она все-таки выдавила из себя:

– Ну, как его там… Роза дикая, из Эйвон… Вроде. – Готова поспорить, официантка думала то же самое, что и я полчаса назад.

Ненормальная.

Но все же лед нашелся. Даже сливки. И высшая степень любезности:

– Что-нибудь еще?

– Вот эту корзиночку, пожалуйста, и пирожное-картошку, – Леся постучала пальцем по стеклу, как стучат по аквариуму, чтобы испугать рыбок, и совершила самое немыслимое, что только можно, отчего у бедной официантки по щекам расползлись красные пятна: она – о боже мой, да кто вообще так делает! – подмигнула. И, подхватив кружку и бумажную тарелочку с двумя пирожными, кивнула мне на столик у окна.

Я не дала кофе остыть, отпила и обожгла нёбо, только бы не говорить. Кофе вонял горелыми семечками. Надо было бы попросить сахар, но возвращаться к официантке, снова слышать: «Чего? Говорите погромче!», чувствовать на себе ее любопытный взгляд – я вроде как приперлась сюда вместе с этой «ненормальной»… Нет уж, спасибо, горький так горький.

Леся сняла шляпу, приподняла волосы, чтобы промокнуть салфеткой вспотевшую шею, достала из сумки бутылку воды, сделала глоток и вручила Поле, которая никак не могла выбрать пирожное.

– Eeny, meeny, miney, moe. Catch a tiger by his toe. If he squeals, let him go. Eeny, meeny, miney, moe[21]… – По считалочке Лесе выпала картошка, но она спросила Полю: – Поменяемся?

Поля задумалась, серьезно кивнула. Леся сковырнула кремовую розочку, облизала палец, а потом вспомнила обо мне:

– Не хочешь?