Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны

Я спокойно пошел в свою комнату, а через пять минут вернулся обратно уже готовый ехать на фабрику. Быстро темнело, и надо было спешить.

У меня созрел свой собственный план и — вот ведь удивительно — почти в том же направлении размышлял, оказывается, бывший моряк. Суть заключалась в следующем. Мы сейчас едем на фабрику тихо, без шума, без лишних людей. Находим дядю Каюма. На контакт с ним иду я и переводчик Фарук, больше никто. Я выдаю себя за брата Г. К., специально приехавшего из СССР, чтобы доставить домой тело погибшего. К властям якобы не обращаюсь, поиски веду сам и готов даже поторговаться с Каюмом. Я — родственник, и мне нужно только одно: найти и увезти на Родину останки погибшего. Где они захоронены, кто убийца — меня интересует только в той степени, чтобы найти Гену. Я должен убедить в этом Гуляма.

Возможно, наша идея была не самой лучшей и попахивала партизанщиной, но, так или иначе, этот вариант означал действие — то, чего нам не хватало в предыдущие дни.

Около восьми часов вечера мы выехали на фабрику: Володя, Фарук, инженер-афганец, два солдата (водитель и пулеметчик) и я. О своей поездке мы не стали сообщать никому, так как это наверняка вызвало бы возражения («Ехать на встречу с бандитами без хорошего прикрытия? Да еще так поздно? А кто будет отвечать?» — увы, мы то и дело слышали в эти дни подобные фразы. У нас так мало людей, которые хотели бы хоть за что-нибудь отвечать.)

Фабрика находилась километрах в десяти от города, по шоссе, ведущему в аэропорт. К ее воротам мы подъехали уже в сумерках. Сторож, увидев наш БТР, без вопросов проворно отворил ворота. Инженер, глядя в смотровые щели, показывал дорогу. Фабрика выглядела зловеще-безлюдной, с зияющими провалами выбитых окон. Со дня гератского мятежа она фактически не работала, хотя большинство рабочих и служащих продолжали регулярно получать зарплату.

Проехав через всю территорию, мы оказались на заднем дворе. Остановились у какой-то лачуги, из которой вышел старик. Фарук и я безоружными вылезли наружу. По-афгански, с большим количеством взаимных приветствий поздоровались. Фарук даже полез лобызаться — возможно, так проявлялось его волнение. Наконец, когда я уже стал волноваться — не забыл ли Фарук о цели нашего приезда? — он спросил, где найти Гуляма.

— Там, — махнул рукой старик, показав на противоположный конец двора. — И имейте в виду, что его зовут не просто Гулям, а Гулям Кур.

Мы пошли, и по дороге Фарук объяснил мне, что, по-видимому, дядя Каюма — одноглазый, так как Кур в переводе означает «кривой».

Там, куда нас направили, возле каких-то развалин на корточках сидели трое вооруженных допотопными ружьями людей — охрана фабрики.

— Вы слышали, что неподалеку отсюда недавно убили советского? — спросил Фарук после традиционного обмена приветствиями.

— Да, да, — дружно закивали афганцы. — Все об этом знают.

— Он — брат погибшего, — Фарук показал на меня. — Он ищет тело своего брата и рассчитывает на помощь Гуляма Кура. Где Гулям Кур?

Афганцы тут же бросились искать дядюшку, и вскоре он уже торопливо трусил нам навстречу. Гулям оказался очень худым и бедно одетым человеком лет пятидесяти, со впалыми щеками, морщинистым изможденным лицом и, действительно, без правого глаза. С большим почтением, я бы даже сказал подобострастно, он поздоровался с нами, обеими руками погладив наши ладони. Фарук и тут не удержался от трехкратного лобызания.

— Нам надо поговорить, — сказал он Гуляму. — Отойдем в сторонку.

Мы не спеша перешли к полузаброшенному бетонному строению посреди двора, уселись на каменных ступенях. Метрах в восьмидесяти от нас в сумерках угадывался молчаливый силуэт бэтээра. Мы знали, что там внутри наши товарищи прильнули сейчас к смотровым щелям, держа пальцы на спусковых крючках.

Времени оставалось мало, темнота была нашим врагом, поэтому я решительно перехватил инициативу у Фарука, который по обычаю хотел сначала затеять пустой разговор о здоровье, погоде, видах на урожай и дальних родственниках. В иной обстановке к таким зачинам относишься, как к чему-то неизбежному, но не теперь…

— Фарук, переводи, — довольно резко приказал я.

Он кивнул, с любовью глядя на старика. Этот Фарук, как я заметил, на всех смотрел преданно и с любовью.

— Вы дядя Каюма Туркона? — задав этот вопрос, я подумал, что сейчас он начнет активно отпираться, отнекиваться. Кто же захочет признать себя родственником известного убийцы?

— Да, да, — охотно закивал он головой. — Я его родной дядя.

— Того самого Каюма, который руководит поблизости группой вооруженных людей? — я старался выбирать выражения помягче.

— Да, да, — угодливо подтвердил одноглазый. — Он часто бывает в моем доме. Иногда остается ночевать.

(Мысленно я употребил несколько крепких выражений в адрес афганских сыщиков, для которых поймать или уничтожить Каюма казалось задачей почти фантастической — о реализации этой задачи говорилось столь же напыщенно и туманно, как о полной победе над всей контрреволюцией.)