Вторжение в Империю

Дом наблюдал и ждал. Ему не терпелось увидеть, что же произойдет в результате всех его стараний. Он так часто читал о том, что хорошо приготовленная еда была ключом к началу доброй беседы.

И вот теперь настало время проверить справедливость этого утверждения.

Капитан-лейтенант

После обеда Нара Оксам отвела гостя в комнату, откуда открывались восхитительные виды. Как и предельно изысканные блюда, поданные к обеду, так и пейзажи за окнами буквально сразили Зая. Обрывистые склоны гор, чистые небеса и чудесные далекие водопады. Наконец-то — возможность отдохнуть от столичных толп. Но наибольшее восхищение у гостя все-таки вызвал камин — очаг, который обязательно нашелся бы в наданском доме. Хозяйка и гость вместе сложили маленькую пирамидку из настоящих дров. Нара длинными ловкими пальцами разожгла огонь.

Зай бросал взгляды на лицо хозяйки, озаренное языками пламени. Взгляд Нары Оксам менялся. С каждым часом, проведенным в полярном доме, взгляд ее становился все более рассеянным, несфокусированным — как у сильно пьющей женщины. Лаурент догадывался, что она перестала принимать лекарство, которое спасало ее от безумия в городе. Она становилась более чувствительной. Он почти физически ощущал силу ее эмпатии, настроенной на него. «Интересно, что она сумеет выудить?» — гадал он.

Зай старался не думать о том, что может произойти между ним и хозяйкой дома. Он ничего не знал о традициях Вастхолда. Эта экскурсия на полюс могла быть обычным жестом вежливости по отношению к чужаку, общепринятым проявлением внимания к получившему высокую награду герою и даже попыткой скомпрометировать политического оппонента. Но это был дом Нары, и они тут были совсем одни.

Мысли о возможной близости возникали сами собой и продвигались по сознанию со скрипом — Зай давно забыл о чем-либо подобном. Со времени освобождения полученные в плену побои и перенесенные пытки часто давали о себе знать, тело отзывалось болью, порой приводило в отчаяние, время от времени появлялись чисто технические проблемы, но с той поры Зай никогда не ощущал желания.

Могла ли Нара заметить его мысли — вернее, полумысли — о возможной близости? Зай знал, что большинство синестезических способностей обостряются в благоприятной среде. А у нее?

Зай решил выказать любопытство, чтобы хотя бы немного отвлечь Нару (и себя самого) от других его мыслей. И он задал вопрос, который вертелся у него на языке со времени их первой встречи.

— А как ощущается эмпатия в детстве? Когда вы поняли, что умеете… читать мысли?

Такое определение вызвало у Нары смех — как и ожидал Зай.

— Не сразу, — ответила она. — Я этого долго не понимала.

Я выросла на равнине. Там так пусто… На Вастхолде есть префектуры, где на один квадратный километр приходится меньше одного человека. Бескрайние равнины в поясе ветров, чье однообразие нарушают только Кориолисовы горы. Они и создают туннели, из-за которых ветры пробивают эрозионные русла, а эти русла в конце концов превращаются в ущелья. Повсюду на равнине слышно, как поют горы. Резонансы ветра непредсказуемы, нельзя искусственно настроить гору на определенный звук. Говорят, что даже риксский гигантский разум не смог бы справиться с такой математической задачкой. Каждое ущелье как бы играет собственную мелодию — медленную, протяжную, как стоны китов. Порой горы производят звуки более низкой частоты, чем способно воспринять человеческое ухо, и тогда ноты звучат, как удары в басовый барабан. Проводники, которые водят экскурсии по горам, способны различить по звуку склоны разных гор с закрытыми глазами. Наш дом выходил на гору Баллимар, а ее северный склон издает звуки от басовых биений до сопрано — это когда усиливается ветер. Словно сирены предупреждают о начале бури.

Сначала мои родители думали, что я идиотка.

Зай изумленно взглянул на Нару, гадая, нет ли у этого слова на ее родной планете более мягкого значения. Она в ответ покачала головой. Эту мысль было легко прочитать.

— Там, на равнине, мои способности были незаметны. В пустынной, безлюдной местности я не страдала безумием, а эмоциональное излучение от многочисленного семейства было почти неощутимым и не доставляло мне страданий. С родственниками я могла не только читать эмоции, но и передавать их. Эта связь давалась мне очень легко. В семье меня считали глупенькой, но при этом — девочкой с хорошим, легким характером. Мне во всем угождали, а я понимала все, что происходило вокруг меня, но не любила помногу говорить. И так ведь все было ясно, без слов.

Зай вздернул брови.

— Странно, почему же я тогда стала политиком, да?

Он рассмеялся.

— Вы читаете мои мысли.

— Прочла, — не стала спорить она, наклонилась и пошевелила дрова кочергой.

Огонь теперь горел ровно, стало так жарко, что они отодвинулись на метр.

— Но говорить я умела. И родители ошибались насчет моих способностей, я была очень сообразительна. Если я знала, что мне светит поощрение, то старательно выполняла устные уроки с компьютером. Но мне была не нужна речь, поэтому страдали вторичные языковые навыки — чтение и письмо.